Документы впервые опубликованы в журнале История СССР за 1989-1990 гг. ,
РУССКОЕ ПОЛИТИЧЕСКОЕ МАСОНСТВО
1906-1918 гг.
(Документы из архива Гуверовского института войны, революции и мира)
Вступительная статья и комментарии В.И. Старцева
С 1975 г., с момента публикации книги профессора Н.Н. Яковлева «1 августа 1914» , не утихает дискуссия о существовании и месте в общественной жизни предреволюционной России организации политического масонства. По мнению автора указанной книги, масонская организация «Верховный Совет народов России» являлась сверхпартией, объединявшей все политические организации русской буржуазии. С другой стороны, академик И.И. Минц упорно настаивал на том, что масонство – выдумка царской полиции, на удочку которой попадаются и сегодняшние советские историки . С Н.Н. Яковлевым согласился В.Я. Бегун, который попытался также найти связь между масонством XX в. в России и международным сионизмом . И.И. Минца поддержал О.Ф. Соловьев .
Слабым местом крайних точек зрения является незначительное число исторических источников, которые могли бы их подкрепить. То, что мы имели на сегодня, можно пересчитать по пальцам. Я лично старался в своих высказываниях о масонах соблюдать осторожность и держаться в рамках известных и поддающихся проверке любого заинтересованного исследователя документов . В этой связи значительный интерес представляют исследования американских ученых Натана Смита и Барбары Нортон . В их работах дается описание и тех источников, которые они имели возможность изучить, а советские историки еще не видели. Большой вклад в поиски (отчасти совместно с Н. Смитом) в интерпретацию документальных материалов по истории русского масонства начала века и особенно эмигрантского периода (1922-1970 гг.) внесла известная писательница и литературовед Н.Н. Берберова . Однако, составив уникальный список свыше 660 русских масонов XX в., она очень кратко обосновала участие каждого из них в ордене. Поэтому любая фамилия из этого списка нуждается в перекрестной проверке по существующим и доступным источникам. Пока этого не сделано, «масонофаги» в современной советской историографии будут по-прежнему оспаривать как наличие самой организации в 1906-1918 гг., так и ее роль в общественной жизни страны того времени.
Автор данной публикации в ноябре 1988 г. случайно получил счастливую возможность познакомиться с той частью коллекции Б.И. Николаевского, хранящейся в Гуверовском институте войны, революции и мира, которая содержит материал о русском политическом масонстве. Б.И. Николаевский (1887-1966) заинтересовался этой темой еще в начале 20-х гг., когда представители черносотенно-монархического крыла русской эмиграции начали травлю ее социалистической и либеральной части под знаменем «разоблачения» «жидо-масонского заговора». Десятки подлинных свидетельств, опубликованных правыми, утопали в сотнях вымышленных «фактов», вроде участия в масонском заговоре В.И. Ленина и Л.Д. Троцкого, П.Н. Милюкова и С.Ю. Витте, а то и П.А. Столыпина. Сенсационные разоблачения обошли журнал «Двуглавый орел», десятки правых и монархических эмигрантских газет. Но более или менее объективную информацию сумел за рубежом собрать только С.П. Мельгунов в своей книге «За кулисами дворцового переворота», вышедшей в 1930 г.
Однако коллекция Б.И. Николаевского свидетельствует, что именно он обладал рядом ключевых источников еще в 1925-1928 гг., но не торопился публиковать их. Возможно книга Мельгунова и холодный прием, оказанный ей либералами, помешали ему сделать это. И все же Николаевский продолжал собирать материал. В его коллекции есть подлинные масонские удостоверения ряда русских эмигрантов, состоявших в ложах шотландской системы, подчинявшихся Великой Ложе Франции, публикации по истории эмигрантского масонства во Франции и США, охватывающие и период возрождения масонства в России в начале века, и 20-40-е гг. нашего столетия.
Самое ценное в его коллекции – это тетради с записями бесед-интервью, которые он брал у сотен бывших российских общественных деятелей – меньшевиков, эсеров, кадетов. Вот в этих-то тетрадях и содержатся первые упоминания о масонстве. Но подлинных тетрадей в коллекции в настоящее время нет. Видимо, они были проданы в 60-х гг. Б.И. Николаевским или его вдовой, А.М. Бургиной. Однако с них были сделаны машинописные копии, а потом и ксерокопии, которые фактически сохраняют весь внешний вид оригиналов (хотя качество ксерокопирования тогда еще не было таким совершенным, как сегодня). Я имел возможность видеть ксерокопии, машинописные копии и сравнить их. По принятой в архиве Гуверовского института системе каждое интервью составляет как бы самостоятельный документ, поэтому ксерокопии тетрадей разъединены и хранятся отдельно. На мой взгляд, это нарушило естественное состояние источника. Следовало хотя бы в копийном виде воссоздать тетради как целое. Сейчас же чтобы восстановить ход поиска Николаевского, требуется целая реконструкция, на проведение которой я времени не имел. Приходится довольствоваться документами в том виде, в каком они хранятся в архиве.
Наибольший интерес представляют интервью, взятые Б.И. Николаевским в августе 1925 г. у Н.С. Чхеидзе и в августе 1928 г. у Е.П. Гегечкори и А.Я. Гальперна. Об интервью, взятых у Чхеидзе и Гальперна, стало известно еще в 1965 г. из статьи Л. Хаймсона . Однако в статье лишь коротко говорилось о том, что тот и другой деятель состояли в организации русских политических масонов. Это, конечно, было по тем временам сенсацией: ведь оба они были меньшевиками, а Чхеидзе с 27 февраля по 24 сентября 1917 г. являлся председателем Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов!
Теперь советский читатель сможет прочитать документы, которые 60 с лишним лет не были полностью известны и историкам на Западе. Ценность свидетельства Чхеидзе увеличивается еще и оттого, что он занимал в свое время пост председателя меньшевистской фракции IV Государственной думы и состоял членом ОК РСДРП. Адвокат Гальперн был не столь заметен в меньшевистской партии, зато по масонской линии сделал очень быструю карьеру. В 1917 г. он являлся одним из самых близких людей А.Ф. Керенского, который поставил его управляющим делами своего Временного правительства. Из публикуемых документов воспоминания Гальперна наиболее богаты информацией, в том числе абсолютно новой. Весьма любопытны и воспоминания члена меньшевистской фракции III Государственной думы Е.П. Гегечкори.
Все три интервью взаимосвязаны. Так, расспрашивая Гегечкори, Николаевский сообщил ему содержание рассказа Чхеидзе, а Гальперну читал запись интервью Гегечкори. Наконец, четвертый, документ данной публикации – Устав ордена «Великий Восток народов России». Гальперн рассказывал, что Конвент 1912 г. постановил создать такой устав, и это поручение было дано С.Д. Мстиславскому (Масловскому). Однако уже давно известно, что устав организации был напечатан «в зашифрованном виде» в книге Евграфа Сидоренко «Италианские угольщики» (СПб., 1913). «Гальперн указывает, что этот устав, как и вся книга, написан Мстиславским, но ошибочно относит ее публикацию к 1915 г. Сравнение текста устава из книги с текстом публикуем ого документа показало, что масонский устав «Италианских угольщиков» – более объемный и сложный документ. С другой стороны, в нем не указаны политические цели ордена. Остается предположить, что публикуемый документ предшествовал тексту переработанного устава из книги «Италианские угольщики». Следовательно, время его создания – скорее всего вторая половина 1912 г., после первого конгресса «Великого Востока народов России», но до второго, состоявшегося в 1913 г. и утвердившего окончательный текст устава (согласно Гальперну).
Хронологически публикуемые документы охватывают период с 1909-го по 1918 г. Но содержащиеся (в частности, в воспоминаниях Гальперна) сведения об истории русского масонства в 1906-1910 гг. крайне отрывочны и далеко не всегда точны. Благодаря публикациям Бориса Элькина мы сегодня знаем об этом времени больше, чем знали и Гальперн, и сам Николаевский. К этому же периоду относятся и мемуары князя Д.О. Бебутова, опубликованные Н.Н. Берберовой. Соответствующие уточнения и дополнения даны нами в комментариях.
Собственно на этом можно было бы поставить точку и перейти непосредственно к документам. Однако, учитывая благосклонное отношение администрации архива Гуверовского института войны, революции и мира к данной публикации, выраженное в письме к автору от 20 января 1989 г., я хотел бы кратко сообщить сведения о русском политическом масонстве, имеющиеся в записях интервью, взятых Николаевским у других лиц. Так, 8 января 1927 г. он встретился в Берлине на квартире у Б.И. Элькина с П.Н. Милюковым и со слов последнего записал: «О масонах ничего не знал. Правда, в период IV Государственной думы к нему обращались с разговорами на тему о масонах, но, натыкаясь на его отрицательные отзывы, дальнейшие беседы прекращали. И он сам на эти разговоры внимания не обращал, считая их несерьезными, – только уже в 1917 г., узнав о существовании м[асонской] о[рганизации], вспомнил об этих попытках, но и до сих пор ничего серьезного о м[асонах] не знает» . Таким образом, сведения о существовании масонского ядра во Временном правительстве, которые наделали столько шуму в 1955 г., когда Б.И. Элькин опубликовал воспоминания П.Н. Милюкова, были известны еще в самом начале 1927 г. А накануне второй мировой войны Милюков признался, что первые разговоры о вступлении в масонскую организацию заводили с ним еще в период существования «Союза освобождения». Их вел В.Я. Богучарский.
Н.Д. Соколов в беседах с Б.И. Николаевским прямо свое участие в масонской организации отрицал, но во время встречи в одной из берлинских гостиниц, где он останавливался в январе 1927 г., фактически признал это и дал некоторую информацию .
Ознакомившись с рукописью М.С. Маргулиеса «Годы интервенции», представлявшей собой дневник, Николаевский восстановил некоторые зачеркнутые автором упоминания о масонах. Интересна, например, запись беседы в 1919 г. с А.Д. Марголиным – другим масоном, остававшимся в организации после того, как Маргулиеса «усыпили» за подозрение в утечке информации из-за близкого знакомства с князем Бебутовым: «Марголин за обедом сообщил вещь, разъяснившую мне очень много; после 1910 г., когда Колюбакин начал возобновлять наши заснувшие в 1909 году ложи, в одну с Керенским вошел и Коновалов, и Гальпер[н] (Sic!), и Некрасов. Вошел потом и Соколов, Барт, вероятно, Терещенко. Теперь понятна связь Керенского с Терещенко и Некрасовым. Намеки Коновалова с 1916 года на его близость с Керенским и Н.Д. Соколовым, а также приглашение А.Я. Гальпер[н]а (sic!) управляющим делами Совета министров Временного правительства». В записи дневника за среду, 29 апреля 1919 г., отмечается, что «Савинков, оказывается, был только в 1917 году введен в ложу Демьянова генералом Тепловым» .
В Париже 16 августа 1928 г. А.Н. Потресов сообщил Николаевскому, что кадет, мировой судья в Петербурге Юлий Михайлович Антоновский был масоном. Но он возмущался, что масоны «ничего не делают», постепенно разочаровывался в них и переходил к социал-демократам. Умер около 1911 г.
27 августа 1928 г. в курортном местечке Капбретон Николаевский беседует с М.М. Тер-Погосяном. О себе тот сказал, что он масон «парижского призыва» (т.е. эмигрантский). Тем не менее Тер-Погосян сообщил, что знает «из вторых рук» о наличии ложи до Февральской революции на Кавказе и кое-что об общерусских. Первая ложа или первый Совет, но не русского «Востока», «получили утверждение от Парижского Востока в 1908 г. или в 1909, когда в Париж приезжали Бебутов, Маргулиес и Урусов (это было продолжение их поездки в Константинополь к младотуркам)». В Тифлисскую ложу, по словам Тер-Погосяна, входили X.А. Вермишев, князь Туманов. Припомнил Тер-Погосян и то, что Н.В. Чайковский говорил о своем «четвертьвековом масонском стаже» .
Сбор материалов о русских масонах Николаевский продолжал и после 1928 г. Так, 10 мая 1930 г. в Берлине он взял интервью у В.Я. Гуревича, члена Трудовой группы IV Государственной думы, который сказал, что после его столкновения с Керенским на политической почве тот предложил ему вступить в «политическую организацию в масонских формах». На заседание ложи его привез Коровиченко. Гуревич помнил, что был обряд посвящения и формальная клятва. Вопросы задавали исключительно политические. На заседаниях бывали член Государственной думы Виноградов, Коровиченко, Керенский, Исаев, Барт, Знаменский. «В 1917 г. ничего не слышал, – свидетельствовал Гуревич, – но в начале 1918 г. была попытка возобновить заседания. Инициатива А. А. Исаева. Присутствовал также Виноградов. Вопросы борьбы с большевиками» .
Т.А. Бакунин 29 марта 1930 г. рассказал Николаевскому, ссылаясь на письма Арсеньева, что тот «слышал от Вересаева, что в присутствии последнего Степанов-Скворцов был принят Урусовым в масонскую ложу в Москве» . М.С. Маргулиес тогда же поделился воспоминаниями о том, что Совет русских лож в 1907-1909 гг. состоял из пяти человек. Председателем являлся князь С.Д. Урусов, первым его товарищем был Ф.А. Головин, бывший председатель II Государственной думы, кадет, вторым – сам Маргулиес, казначеем – Орлов-Давыдов, а секретарем – Бебутов. «С самого начала, – говорил Маргулиес, – Совет ставил задачу «обволакивания» власти людьми, сочувствующими масонству» .
3 сентября 1934 г. Николаевский взял интервью у адвоката В.М. Шаха. Тот сообщил ему следующее: «В 12-м году мой хороший знакомый Павлицкий (инженер, сочувствующий с.-р.) сообщив мне о существовании масонской организации и предложил войти. Я думал долго. Давно уже я приходил к выводу, что парт[ийная] деятельность не создает того общения между поли[тическими], деятелями, которое необходимо для координирования оппозиц[ионных] и рев[олюционных] сил. Идея масонства мне была симпатична, и я согласился. Церемония приема была минимальна: опрос на собрании, куда ввели с завязанными глазами. В ложу входили К. Черносвитов (к.-д.), Брунет (н.-с.) – позднее товарищ министра на Укр[аине], проф. Рузский, Мациевич (с-д. из Киева, в 90-х гг. сидел около 3 лет), Кармин (тов. Оберпрокурора Сената), А.Д. Марголин (прис. пов. – позднее на Украине), Павлицкий. Приема новых членов не было. Поставлена была кандидатура Басова-Верхоянцсва, но ее отвели ввиду крайней резкости политич[еских] взглядов Басова. Собирались 2 раза в месяц, обычно у Кармина. Содержание бесед: обмен информацией и обсуждение разных текущих вопросов» . Весьма любопытны рассуждения В.М. Шаха. Они отвечают на вопрос, какое же влияние оказывало политическое масонство на меньшевиков и эсеров? «Никакой формальной дисциплины не существовало, – читаем мы в записи Николаевского, – было только общее желание сговориться и затем действовать в общем направлении. У меня такое желание имелось вполне искреннее и большое, и, скажу откровенно, именно оно во многом определило мои позиции в годы войны и революции. Помню особенно мои настроения в апреле 1917 г. во время борьбы на Петербургской стороне при выборах на петербургскую общегородскую меньшевистскую конференцию. От интерн[ационалистов] тогда выступал Ерманский, я говорил от оборонцев. Ерманский занял ультрадемагогическую позицию. Когда я слушал его, я думал: эта позиция делает абсолютно невозможным сговор с.-д. с демокр[атическими] группами, стоящими от нас направо. И это соображение было для меня одним из решающих. Ложа наша собиралась до 1918 г. Помню, на поел[еднем] собрании был Черносвитов, с которым мы прощались: он уезжал в Сибирь. Директив из Центра не было, только предлагали обсудить тот или иной вопрос. От нас в Центр входил Черносвитов. Он руководил обсуждением» .
При обработке коллекции Николаевского архивисты обнаружили запись на отдельном листе, озаглавленную «Масоны» и не имеющую даты (мне кажется, она была сделана в начале 30-х гг.). Вот ее содержание: «[Г.Я.] Аронсон от Б. Гуревича. В начале войны в Витебск приезжал Колюбакин; в честь его был устроен, как там это было принято, обед, но на последний, в отличие от приездов других либеральных знаменитостей, не были приглашены представители рабочих и демократических кругов. Уже после стало известно, что во время этого обеда К[олюбакин] принял в масоны Брука и Волковера (члены I Государственной думы, к.-д.), поляков – прогрессистов Бамаса и Федоровича (когда-то имели связи с социалистами, отошли, посчитали себя левее к.-д.) и Писаревского. В 1916 г. в Витебск приезжал Керенский, был тоже обед, после которого были приняты Б. Гуревич (председатель общегородской Витебской больничной кассы, в 1905 г. - бундовец, после – беспартийный, в 1914-1916 не участвовал даже в меньшевистской страховой группе) и Михаил Соломонович Цейтлин. При приеме спрашивали о согласии вступить в организацию, которая ставит задачей борьбу «за своб[оду] и братство». Церемониал посвящения с завязанными глазами, клятва тайны и готовности борьбы за свободу и братство. Деятельности ложи никакой не было. В 1917 году Волковер – губернский комиссар Врем. Прав.; после июльских дней В[олковер] вышел из к.-д. партии и, заявив о возможности работы на платформе циркуляров Церетели, остался на посту губернского комиссара. Писаревский – секретарь губернского комиссара, фактически вершил делами; Бамас – помощник губернского комиссара, Федорович – уездный комиссар М. Цейтлин – с.-р., товарищ председателя Совета. Все со слов Гуревича, рассказал это А[ронсон]у в Бутырках в 1918 г.» . Далее следуют отрывочные записи: «А.П. Крапоткина – как-то раз она обвиняла Некрасова в стремлении к власти. Н[екрасов] сказал ей, что его идеал- «черный папа», которого «никто не знает», но который «все делает». Елшин (? – В.С.) – дневники. Летом 1914 г. в Самару приезжали Керенский и Некрасов; разговоры сначала на пароходе, затем где-то еще; наконец, посвящение в масоны на квартире кн. Вячеслава Кугушева. Маргулиес был принят в масоны в 05-06 гг., в ложе были Ковалевский Максим, Кедрин, де Роберти. Входил в 06-10 гг. в Главную ложу одним из товарищей председателя; в последнюю степень посвящен специально приехавшим из Франции членом Великого Востока, в это время сидел в «Крестах», посвящение шло на свидании, в присутствии начальства, которое не понимало значения манипуляций. Состав Главной ложи: председатель, 2 товарища председателя, казначей и секретарь; 1 – умер, 2 – в эмиграции и 2 – в России. Собирались в роскошном особняке, в масонских знаках. Принят был между прочим какой-то гвардейский полковник, клявшийся при посвящении на шпаге убить, если понадобится, царя (около 09-10). В провинции ложи были в Н[ижнем] Н[овгороде]. Правило – никаких письменных документов. Поэтому полиция ничего не могла узнать. Около 1911 г. распустили ложи – опасались, что полиция все же проникнет. После началась новая эра в русском масонстве – Керенский и Некрасов. Кедрин рассказывал Маргулиесу, что в 1917 г. Керенский и Некрасов исключены из масонов за свою деятельность. Аргунов. Авксентьев – масон с 12-13 гг. в Париже. Читал в одной ложе о социализации земли. Керенский. Перед войной масонская ложа особая: Великий князь Андрей Михайлович, Варвара Овчинникова, Беклемишев» .
Вот те свидетельства, которые в дополнение к публикуемым документам сумели обнаружить архивисты Гуверовского института в коллекции Николаевского о русском политическом масонстве в начале XX в. Большинство из них относится все-таки к «думскому масонству» Некрасова и Керенского, т.е. организации, внутренней структуре и деятельности «Великого Востока народов России», но немалый интерес представляют и данные о переходной эпохе, свидетельствующие, что резкой грани между масонством, организованным М.М. Ковалевским и подчиненным непосредственно «Великому Востоку Франции», и масонством «Великого Востока народов России» (тоже подчиненным тому же «Великому Востоку Франции»!) не существовало. Ряд других материалов, имеющихся в коллекции Николаевского, описываются и частично цитируются в примечаниях.
Сокращенные общеупотребительные слова, расшифровка которых не составляла труда и не давала возможности прочесть их разными способами, дописаны без оговорок. Слова, оставшиеся нерасшифрованными, оговорены в примечаниях. Машинописные копии сверены с рукописными оригиналами (в ксерокопиях). Только в отношении интервью Н.С. Чхеидзе такую проверку сделать непосредственно на месте не удалось из-за недостатка времени. Хочу выразить благодарность архивисту Гуверовского института г-ну Якобсону, аспиранту исторического факультета Стэнфордского университета С. Ляндоесу и профессору того же факультета Т. Эммонсу за помощь и содействие в выявлении материалов, а также администрации института за положительное отношение к их публикации.
№ 1
Интервью с Николаем Семеновичем Чхеидзе .
Марсель, 24-26 августа 1925 г. Запись Б.И. Николаевского
Чхеидзе о масонах. Просмотрено Н.С. Чхеидзе, по указанию которого и внесены исправления и дополнения.
Как то раз, – это было в 1910 г., – ко мне подошел член Государственной думы Степанов, левый к.-д., и спросил меня, не нахожу ли я возможным вступить в организацию, которая стоит вне партий, но преследует политические задачи и ставит своей целью объединение всех прогрессивных элементов; упомянул он при этом, что для вступления необходимо принятие какой-то присяги и что это вообще связано с некоторым ритуалом. О том, что это масоны, он мне прямо не сказал. Я не был знаком с характером этой организации, равным образом я мало знал и о масонстве вообще, но почему-то – не припомню теперь, почему именно, – сразу догадался, что речь идет о масонской ложе, и тотчас выразил свое согласие. Степанов указал, куда я должен придти, адреса я теперь не помню. В назначенное время я пришел. Меня ввели в отдельную комнату, где Степанов, дал мне анкетный листок с рядом вопросов, на которые я должен был ответить (Степанов об этой анкете предупредил меня заранее), и оставил меня одного. Я сел писать ответы. Насколько вспоминаю, вопросы были следующие, – приведу, что помню, вместе со своими ответами.
Как Вы относитесь к семье? – Признаю ее как ячейку, имеющую воспитательный и объединяющий характер.
Как вы относитесь к человеческому прогрессу? – Признаю, что человечество идет к тому, чтобы стать одной семьей, к этому ведут объективные условия развития человечества, и считаю необходимым всеми силами работать над этим.
Ваш взгляд на религию? – Считаю, что нужно быть терпимым ко взглядам каждого.
Какие пути и методы международных отношений Вы признаете? – Считаю, что только пути мирного сотрудничества, что только общечеловеческая солидарность и стремление к взаимному пониманию являются основами, на которых должны складываться международные отношения.
Как Вы относитесь к войне? – Считаю, что метод решения международных споров путем войн должен быть навсегда и совершенно исключен из списка допущенных.
А если нападут на Россию? – Мы должны стремиться ликвидировать ее (войну – В.С.) тем или иным мирным путем.
Какую форму правления Вы считаете наиболее приемлемой для России? – Республиканскую.
Других вопросов и своих ответов я не помню, но помню хорошо, что вопросов, имевших то или иное отношение к социализму и классовой борьбе, среди них не имелось; этих тем не коснулся и я в своих ответах.
Когда я написал ответы, в комнату вошел Степанов, взял их и удалился, оставив меня ждать ответа. Я знал, что в это время ответы мои были оглашены в собрании ложи. Через некоторое время вошел Степанов, туго завязал мне глаза и провел куда-то, где меня усадили. Здесь мне был задан вопрос:
Испытующий: «Знаете ли Вы, где Вы сейчас находитесь?»
Испытуемый: Я ответил: «На собрании масонской ложи».
В говорившем я тотчас узнал Некрасова, его голос мне был хорошо знаком. Вслед за тем Некрасов задал мне вопросы, повторявшие вопросы анкеты. Я отвечал в духе своих, только что написанных ответов. Затем Некрасов предложил, мне встать, я встал и услышал, что встали и все присутствующие. Некрасов произнес слова клятвы: об обязанности хранить тайну всегда и при всех случаях, о братском отношении к товарищам по ложе во всех случаях жизни, даже если бы это было связано со смертельной опасностью, о верности в самых трудных условиях. Я повторял слова. Потом Некрасов задал, обращаясь ко всем присутствующим, вопрос: «Чего просит брат?» Присутствующие хором ответили: «Брат просит света!» Вслед за тем Степанов снял мне повязку с глаз и поцеловал меня, нового брата. С такими же поцелуями ко мне подошли и все остальные из присутствующих. Последними, как я теперь увидел, были, кроме Некрасова и Степанова, еще член Государственной думы Волков и присяжный поверенный А.Я. Гальперн. Относительно последнего у меня некоторые сомнения, был ли он тогда . Возможно, что был и еще кто-нибудь их тех, кого я назову дальше, как членов малой ложи, помню, что всего было человек 5-6.
Да, позабыл! Акт приема был сделан от имени «Великого Востока Франции».
Так я вступил в ложу. Заседания последней шли более или менее регулярно, 2-4 раза в месяц; собирались на квартире кого-либо из членов, никаких ритуалов на этих собраниях не соблюдалось, состав несколько менялся, – в общем руководствовались тем правилом, чтобы в ложе сходились люди, жившие недалеко друг от друга, но число присутствующих было обычно 6-8.
Совещания эти носили информационный характер, определенных докладов обычно не было. Каждый передавал новую информацию, за эту, последнюю, я особенно ценил эти собрания. Из этого, конечно, не следует делать вывода, что я не признавал пользы этой организации и в других отношениях: я ее ценил как организацию, где могут быть выяснены те или иные, общие прогрессивным элементам точки зрения на различные вопросы, такое согласование взглядов мне казалось политически весьма полезным. Наряду с такой информацией о событиях шла и взаимная информация об отношении к ним. Тут бывали и дебаты, причем обострения их всегда избегали: как только замечали, что разногласия не могут быть сглажены, что общую формулировку отношения к данному вопросу найти нельзя, то вопрос этот устранялся. Но по тем вопросам, когда имелось сходство отношений, резолюций не выносили, голосований не производили: все, что придавало бы собраниям сколько-нибудь обязывающий характер, было устранено.
В таком же порядке шли обмены мнениями по всем основным вопросам, встававшим в порядок дня Государственной думы и политической жизни страны вообще. Помню разговоры о войне, о Распутине, о стачечном движении и др. Попыток перехода к активной деятельности, обсуждения и разработки каких-либо планов кампаний, не было. Даже по такому вопросу, как выборы в IV Государственную думу, не было попыток поставить вопрос о совместной деятельности, – впрочем, тогда я входил еще только в ложу, – может быть, в Верховном Совете или других ложах вопрос и стоял.
Позднее, в период уже IV Государственной думы, – не помню точно, при каких обстоятельствах, – встал вопрос о введении меня в Верховный Совет русских лож. Порядок этого введения я теперь вспоминаю не совсем ясно, по-видимому, оно было произведено в порядке кооптации меня Верховным Советом, но помню теперь, что моя ложа этот вопрос обсудила, одобрила мое введение в Верховный Совет, так что я до известной степени был ее представителем в Верховном Совете, хотя прямых выборов и не было. Я сообщал ложе о работах Верховного Совета. Никаких особых дополнительных обрядов, присяг и посвящений при переходе в Верховный Совет не было делаемо.
Председателем Верховного Совета был Некрасов, казначеем Харитонов. Верховный Совет состоял, помнится, из 12-14 человек; состав его за мое время (12-16 гг.) несколько изменялся. Я помню следующих: Керенский, Некрасов, Волков (член Государственной думы), Степанов (член Государственной думы), А.И. Коновалов (член Государственной думы), некто Харитонов, близкий к прогрессистам, Н.Д. Соколов, Колюбакин, Головин (председатель II Государственной думы), Григорович-Барский (из Киева). Головин был представителем Москвы, Григорович-Барский – Киева. Никаких обрядностей в заседаниях Верховного Совета, как и в ложе, не было.
В период работы в Верховном Совете узнал о принадлежности к ложам следующих лиц, кроме названных уже: члены Г.Д. Демидов, Коновалов, Ржевский, Ефремов, Орлов-Давыдов, Чхенкели, Гегечкори, Скобелев (их троих ввел я), члены I Государственной думы Лучицкий, Ледницкий (последнего я лично не встречал, но слышал, что он масон), А.И. Браудо (из Публичной библиотеки), Н.Н. Суханов, В.Я. Богучарский, Швецов, Сигов (отец), Панкратов (шлиссельбуржец), Н.В. Чайковский, поляк Венцковский (редактор «Начала» 1878 г.). Помню, были разговоры о введении в ложу Г.А. Лопатина, но результата не помню, в ложе с ним я во всяком случае не встречался. Всего в Петербурге было 3-4 ложи. По составу среди членов были представители всех левых вплоть до прогрессистов, октябристов не было ни одного. О Гучкове, как члене, не слыхал и не допускаю .
Были ложи и в провинции: в Москве (из членов знаю лишь Головина, слышал, кажется, еще и имя Бурышкина), в Киеве (Григорович-Барский, проф. Иванов, прогрессист, член Государственной думы?), в Самаре (Кугушев), Саратове (?), Нижнем. На Волге вообще лож было несколько. Сам я сорганизовал ложу в Кутаисе в 1911 г. ; в нее вошли, кроме нас с Гегечкори, еще Г.Ф. Зданович (по процессу 50-ти) и Петр Кипиани, старик. Общих принципов, которыми руководствовались бы при привлечении, не было; во всяком случае я их не помню. Я лично не задавался целью особенного расширения состава, – меня, как я уже сказал, интересовала больше информация, которую я получал на этих собраниях, поэтому я ограничился лишь тем, что ввел Гегечкори, Чхенкели и Скобелева, да еще привлек Кипиани, которых считал по их личным качествам подходящими и по личному же влиянию полезными для лож. Зданович был введен . Во всяком случае тот подход, которым, по Вашим словам, руководствовался в деле вербовки Керенский, – привлечение в ложи тех лиц, которые при перемене режима могут занять командные посты, – в Верховном Совете никогда при мне сформулирован не был.
Ни в ложе, ни в Верховном Совете никаких протоколов заседаний не велось – основным правилом в ложе было вообще не оставлять никаких письменных документов об организации; поэтому и те анкетные листы, о которых я упомянул выше, уничтожались немедленно по оглашении в ложе. Единственный документ, который существовал в писаном виде, – это устав организации, его давали прочесть каждому принятому члену и хранили в строгой тайне. Содержание его, даже отдельных пунктов, я сейчас не могу припомнить.
Порядок работы Верховного Совета немногим отличался от работ ложи. Та же информация, тот же обмен мнений с затушевыванием острых углов, без каких-либо резолюций, без каких-либо решений. Попыток перехода к практической деятельности – до 1915-1916 гг. – не помню; только о Распутине сообщали материалы и пытались издать брошюру, а когда это не удалось, распространяли ее в писаном виде (Пругавина, Старец Леонтий? Новоселова?). Это отсутствие активности объясняю тем, что как только мы переходили к вопросу о практических шагах, тотчас же вставали вопросы, которые нас разъединяли и во вне лож. Помню, например, в 1913-1914 гг. разговоры о стачечном движении, которые уперлись в вопрос о революции. Я считал, что революция неизбежна, что мы к ней идем и должны работать для ее ускорения. Остальные (во всяком случае большинство) подходили к этому вопросу с большой опаской, так как считали, что «стихия русской массы к добру не может привести», что, зная эту массу, нельзя увлекаться мыслью о насильственных методах борьбы (особенно хорошо помню Волкова, который твердил мне: «Вы русской массы не знаете!»).
В этих условиях общая деятельность, конечно, не была возможна, к тому же я лично всегда подчеркивал, что я член партии и фракции, связан дисциплиной и не могу и не хочу, считаю нецелесообразным и невозможным вести политическую работу вне рамок моей партии. Оговорю – таких прямых заявлений я не делал, в этом не было нужды, но это был вообще как бы основной пункт наших отношений, молчаливо, но единодушно признанный с самого начала.
Расхождения заметно обострились и углубились после начала войны. Объявление последней застало меня в провинции: я был тогда в Минской губ. До момента объявления войны вопрос о ней, как что-то практически чувствуемое, как что-то близкое, не стоял. Поэтому те общие фразы, которыми я ответил на соответственные вопросы в анкете, удовлетворяли, по-видимому, всех, – и в таком же духе, помнится, я слышал и высказывания других. В июле 1914 г. вопрос встал конкретно и остро. Я вернулся в Петербург накануне известного заседания Думы. Собрания ложи или Верховного Совета до выступления Хаустова не было. Через несколько дней после выступления Хаустова собрался Верховный Совет. Может быть, потому, что все уже знали о моей солидарности с декларацией Хаустова, во всяком случае общий вопрос об оценке войны поднят не был, это, очевидно, считали бесполезным. Вопрос встал в плоскости, что делать? Колюбакин заявил, что надо идти на фронт, надо принять участие в борьбе, всячески помогать ей. Колюбакин тогда же пошел на фронт и что-то через месяц был убит . Я высказывался в том смысле, что наша задача лежит в иной плоскости, что война поставит на очередь основные общеполитические проблемы, к решению которых надо готовиться самим и надо готовить других; надо центр тяжести перенести на общеполитическую работу в стране. Отношение большинства было неопределенное.
Но вскоре стали приезжать люди с театра военных действий, в Верховном Совете читали доклады о настроении армии, – главным образом члены Думы, ездившие туда в командировку. Помню, что уже первые доклады, уже через несколько месяцев после начала боевых действий, сообщали о настроениях среди солдат, об их разговорах о земле, о будущем государственном устройстве России и т.д. Было ясно, что политические проблемы становятся все более заостренно и среди членов ложи, как и в Государственной думе вообще, довольно долго большинство стояло на позиции невозможности «перепрягать коней на ходу». Только позднее, после очищения Галиции, после падения Львова и Варшавы, когда выяснилось, в какой тупик заводит страну война, и в ложах, и в Верховном Совете встал вопрос о политическом перевороте. Ставился он очень осторожно, не сразу, – переворот мыслился руководящими кругами в форме переворота сверху, в форме дворцового переворота; говорили о необходимости отречения Николая и замены его; кем именно, прямо не называли, но думаю, что имели в виду Михаила. В этот период Верховным Советом был сделан ряд шагов к подготовке общественного мнения к такому перевороту, – помню агитационные поездки Керенского и др. в провинцию, которые совершались по прямому поручению Верховного Совета, помню сборы денег на нужды такого переворота. Кто руководил сборами и какие средства были собраны, я не знаю . Вообще с финансовыми делами организации я не знаком, но знаю, что она имела свою кассу, казначей был, как я уже сказал, Харитонов, о котором ничего, кроме его фамилии, я не знаю (был он, кажется, близок к прогрессистам), были и какие-то взносы, но необязательные. Я их не делал ни разу. О планах активных действий я в Верховном Совете ничего не слышал и не знаю, были ли таковые.
Перед самым мартом 1917 г. деятельность организации еще более расширилась. По уставу отдельные ложи между собой общения иметь не могли, – они сносились лишь через Верховный Совет. Но в январе и особенно феврале 1917 г. было признано необходимым в целях влияния на общественное настроение устраивать более широкие собрания, – к числу именно таких, созванных по инициативе Верховного Совета собраний относятся те, о которых рассказывает Суханов, Шляпников и др. (февраль 1917, главным образом у Соколова), на эти собрания наряду с членами лож приглашались и посторонние, не члены.
После революции я ни в ложу, ни в Верховный Совет не ходил ни разу, – как-то сразу оборвалось: меня туда и не тянуло, и оттуда меня не звал и. И была ли там какая-нибудь работа, я не знаю .
Ни партии (Орг. Комитет и Обл. Комитет), ни во фракции я о своем участии в ложе не рассказывал: я знал, что для партии мое участие вреда принести не может, а данное обязательство и моя обычная осторожность во всем, что касается других, заставляли быть особенно сдержанным.
Историей организации я мало интересовался, – знал лишь, что незадолго до моего в нее вступления в ней произошла какая-то реорганизация, передавали, что главной причиной, побудившей провести ее, было обнаружение где-то в организации человека, которого считали ненадежным. Кто это был, я не знаю . Имени Бебутова – отвечаю на Ваш вопрос – я в этой связи во всяком случае не слыхал, хотя и знал его: как-то раз мне Гегечкори передал, что есть такой Б. и что он хочет зачем-то со мной познакомиться. Я был у него – он говорил о своих знакомствах с Бебелем и др., о своей библиотеке, переданной им с.-д. партии и лежавшей тогда в Берлине; попутно зачем-то упомянул, что он масон, – на меня он произвел неопределенное впечатление; помню, мы говорили после с Гегечкори и никак не могли понять, зачем Б. искал встреч с нами.
О военных в ложах я не знал ничего, – не знаю, входили ли таковые или нет . Равным образом ничего не слышал и о сношениях с масонами .
Гуверовский институт войны, революции и мира. Архив. Коллекция Б.И. Николаевского. Серия 284. Ящик 719, папка 3. Машинописная копия с ксерокопии начала 60-х гг. с подлинной тетради Николаевского (тетрадь № 1. л. 97-102).
№ 2
Интервью с Евгением Петровичем Гегечкори .
Брюссель, 7 августа 1928 г. Запись Б.И. Николаевского
Это было, кажется, в 1909 г. У нас, социал-демократических депутатов, сложились очень хорошие отношения со Степановым, Волковым, Некрасовым, – с группой левых к.-д. вообще. Несмотря на общую обстановку, очень неблагоприятную для левых, они не только не сторонились от нас, но даже как бы сознательно искали с нами связи. Причины этого я понял только после того, как Чхеидзе ввел меня в масонскую ложу. Первый разговор со мною на эту тему завел Чхеидзе, который после долгого колебания, что чувствовалось по всем его подходам, сообщил мне, что именно эта группа левых к.-д. предложила ему войти в ложу. Он спрашивал мое мнение и хотел, чтобы в ложу вошел и я. Я спросил, как относится к этому делу он сам? Ч[хеидзе] ответил, что он уже дал согласие. Я, зная об отрицательном отношении партии ко всякого рода внепартийным объединениям, стал тогда расспрашивать более подробно о задачах масонской организации и обстоятельствах его положительного ответа. Ч[хеидзе] мне объяснил, что эта организация по своим задачам носит определенно, революционный характер, что она стремится к насильственному перевороту, что она представляет из себя значительную силу, будучи довольно широко распространена в интеллигентных кругах, и что с нашей стороны было бы в высшей степени нецелесообразно остаться вне подобной организации, которая в будущем сможет сыграть весьма значительную роль; наоборот, если мы в нее войдем и постараемся оказывать воздействие на эту организацию, на ее политическую линию, в целесообразном для нас, с.-д., направлении, то это может быть очень полезным с точки зрения тех задач, которые стоят перед нами, с.-д. При этом он сообщил, что он выяснял, что в организацию не входят правые элементы (правее прогрессистов), и что и для дальнейшего им было поставлено условие непринятия таких элементов и это условие руководителями организации принято. Эти соображения для меня решили вопрос, и я дал свое согласие, после чего состоялась моя встреча с Волковым и Некрасовым. Последние подтвердили все сообщенное Чхеидзе относительно революционного характера организации, что она действительно, оставаясь организацией непартийной, стремится к тем же политическим целям, которые преследуют революционные организации.
После ряда таких разговоров произошло посвящение, процедура которого в общем совпала с тем, что стоит в Вашей записи рассказа Чхеидзе. В назначенный день за мною заехал Волков и в карете повез меня в район Морской, где меня ввели в чей-то особняк, – я до сих пор не знаю, чей он был « (во всяком случае не Набокова) . Там меня оставили в отдельной комнате, куда ко мне пришел Некрасов, принесший анкетный лист. Я его заполнил. Помнится, что на вопрос, как Вы относитесь к семье, – я ответил: «Считаю ее союзом личностей, связанных общностью интересов и культурного уровня». На вопрос: «Как Вы относитесь к дружбе?» – «Считаю ее моральным обязательством, которое человек берет на себя по доброй воле и которое для него с этого момента является моральным обязательством». На вопрос об отношении к войне я, оговорив о недопустимости изменнических действий, указал, что считал бы обязательным стремиться к превращению войны в революцию. О религии, – что сам отношусь к ней отрицательно, считая ее опиумом, но в то же время рассматриваю ее как частное дело каждого.
Помню, что был еще вопрос о личной храбрости – о своей способности пожертвовать своей жизнью и интересами семьи и близких для дела, которое я считаю общественно полезным. Я ответил, что вопрос мне кажется несколько неудобным: сказать «да» было бы слишком смело, самонадеянно, сказать «нет» было бы несправедливостью по отношению к себе. Такого рода самопожертвование я считаю в известных условиях, то есть если задача, во имя которой жертва приносится, соответствует той политической работе, которой я себя посвятил, необходимым, но говорить заранее о личной способности на подобный акт нельзя, это выяснится, когда дело доходит до действия.
Когда я заполнил анкету, за ней зашел Некрасов и забрал ее, потом через некоторое время он же завязал мне глаза и повел в комнату, где заседали члены ложи. Здесь мне снова задали вопросы анкеты, на которые я ответил устно в том же духе, что и письменно перед тем, после чего мне сказали слова клятвы, которые я повторил. В этой клятве было заявление об обязанности держать все, что относится до организации, в тайне от всех, даже самых близких людей и от семьи, о готовности принести в жертву интересы семьи и близких в пользу тех задач, которые преследует ложа; в этой же клятве говорилось, что если по моей вине тайна ложи разгласится и это повлечет за собою ее провал, то я признаю себя подлежащим смертной казни.
Всю эту клятву я произносил с завязанными глазами, в наиболее патетических местах клятвы, например, при заявлении о готовности пожертвовать собою, к моей груди приставляли шпагу. Во всей этой процедуре было что-то неприятно жуткое, меня при этом ни на минуту не покидала мысль, что я делаю ошибку, вступая в эту организацию тайно от партии, скрывая этот свой шаг от последней, но в то же время вся она в целом, со всею своею необычностью для революционной среды, действовала на меня несколько интригующе.
После произнесения клятвы и того стереотипного вопроса, который приведен в рассказе Чхеидзе («Чего просит брат?»), мне сняли повязку с глаз и все присутствующие подошли с поцелуями. Среди них были Некрасов (председатель), Степанов, Н.Д. Соколов, Г.Ф. Зданович (помню, его присутствие меня очень удивило), Чхеидзе, постоянный сотрудник «Русских Ведомостей» Обнинский (он был казначеем ложи), некто Харитонов, старый революционер, Орлов-Давыдов.
Собрания ложи происходили регулярно каждую неделю, и я настолько увлекся этим делом, что не пропускал ни одного из них. Недоверчивое отношение, которое у меня было вначале, быстро рассеялось. Атмосфера братского внимания друг к другу, стремление оказывать братьям помощь во всех делах, отсутствие враждебности и борьбы – все это действовало подкупающе. На собраниях ложи обсуждались политические вопросы, обменивались мыслями о положении дел, о действиях, намеченных партиями, или о том, что сделать следует. Ложа сама решений не принимала – она только намечала их и вносила в форме предложений в Верховный Совет (через Некрасова). Нашей с.-д. деятельности ложа не стесняла, ее решения не связывали, – скорее она нам помогала, так как члены ложи из других партий помогали нашим выступлениям, например, давая свои подписи под нашими запросами; даже в таких мелочах они нас поддерживали, как аплодисменты при выступлениях, создавая в Государственной думе атмосферу успеха для наших выступлений.
Из наиболее ярких случаев, когда ложа оказывалась полезной для наших с.-д. выступлений, мне хорошо памятен следующий: после роспуска Государственной думы в связи с Западным земством с.-д. фракция внесла срочный запрос о нарушении Столыпиным Основных Законов. Этот наш шаг вызвал недовольство буржуазной, даже левой, печати; к.-д. газеты писали, а к.-д. политики говорили, что с.-д. не справятся с задачей, что они должны уступить этот запрос к.-д., у которых имеются лучшие ораторские и политические силы (сами к.-д. с внесением запроса опоздали, – мы опередили их). Ответственную речь фракция поручила мне, и тогда Некрасов, который вообще в это время сидел рядом с нами и был по существу на нашей стороне, а не на стороне к.-д., посоветовал мне обратиться к М.М. Ковалевскому, обещая, что тот поможет в подготовке выступления. Я обратился, и Ковалевский действительно помог всем, чем только мог: он работал целый день, перевернул всю свою библиотеку, пересмотрел все западноевропейские конституции, всех государствоведов и дал мне такой отменный материал, что речь вышла блестящая, и даже к.-д. вынуждены были признать, что с.-д. фракция оказалась на высоте задачи . Когда я благодарил Ковалевского за помощь, он мне ответил: «Это ведь мой долг в отношении близкого человека». Меня этот ответ несколько удивил, – близким я к Ковалевскому никогда не был, видел его тогда чуть ли не первый раз. Это мое недоумение сказалось и в моем рассказе Некрасову о приеме, который мне был сделан Ковалевским: Некрасов ответил в тон Ковалевскому: «Иначе он (то есть Ковалевский) и не мог поступить». Из этого я понял, что М.М. Ковалевский близок к масонской организации (Примечание Б.И. Николаевского 1928 года: «NB: Ковалевский, по рассказу Гальперна, в русское масонство не входил, но был масоном шотландского толка» ).
Между прочим, М.М. Ковалевский устраивал каждую пасху приемы, на которые собиралось человек до 40. Туда стал он звать и меня – после того, как вступил в ложу. На них бывали все члены нашей ложи, и я думаю, что на этих собраниях вообще бывали одни только масоны. Там я встречал еще Колюбакина, Караулова, адвоката Беренштама (высокий, которого звали «Умный Б.» в отличие от другого Б.), Сидамон-Эристова.
Масонская организация была очень конспиративна, отнюдь не стремилась к большому расширению своих рамок, новых членов принимали с большим разбором, тщательно обсуждая новых кандидатов, нередко предложенные кем-либо из членов кандидатуры отвергались. В нашей, например, ложе была как-то выдвинута кандидатура Булата, но после обсуждения отклонена, так как его признали недостаточно конспиративным . Вообще рост организации иногда даже сознательно сдерживался сверху. Но при всем этом организация была очень активна и производила впечатление людей, верящих в свое дело. Мы, с.-д., большой активности не проявляли, мы вообще смотрели на себя как на элемент в известном смысле сторонний этой организации, роль наша больше созерцательная. Но главари из радикально-демократической интеллигенции вкладывали в свою работу много активности и энтузиазма. Сильно импонировало и то обстоятельство, что у организации были значительные денежные средства, позволявшие ей не останавливаться перед крупными расходами на объезды провинции и т.д. В заседаниях ложи члены ее откровенно рассказывали о всех делах своих организаций, рассказывали о внутренней жизни с.-д. организации и мы.
Кажется, в 1913 г. я был сделан мастером. В процедуру посвящения входило произнесение речи, своего рода докторской диссертации. Я выбрал тему «О роли масонства в революционной борьбе» и говорил о том, как масонская организация может способствовать революции. После произнесения этой речи я удалился. В мое отсутствие была проверена моя работа, было констатировано, что я удачно прошел испытание и признан достойным. Звание мастера давало право приема других в ложу. Посвящение мое было проведено потому, что я уезжал из Петербурга и должен был действовать в провинции. Помню, в 1915 или 1916 г., уже во время войны, в Кутаис приезжал представитель Верховного Совета Урусов и с помощью местных братьев – Здановича, Чхеидзе и моей , – создал Кавказскую ложу; в нее были введены:
1. Ким Абашидзе, социал-демократ, друг Здановича, Кутаис.
2. Ясон Бахрадзе, юрист, общественный деятель, социал-демократ, Кутаис.
3. Петр Кипиани, социал-демократ, Кутаис (все трое из круга Здановича).
4. Доктор Александр Диоголидзе (брат берлинского), социал-демократ, Тифлис.
Функционировала ли эта ложа и что делала, я не знаю, но приняты эти лица в члены были в моем присутствии. Я в работе ложи дальше не присутствовал, она была предоставлена собственным силам.
В 1917 г. ложи в Петербурге продолжали работать. Чхеидзе мне в марте писал: «Братья наши проявляют большую активность» Некрасов с Чхеидзе переговоры вел как брат с братом. Мне передавали, что в марте Милюков был противником введения в правительство Керенского и Терещенко и, когда их все же ввели, говорил о «какой-то неведомой силе, которая желает повлиять на правительство». Но я, когда узнал список членов Временного правительства, сразу понял, откуда явились некоторые, раньше мало известные имена.
Гуверовский институт войны, революции и мира. Архив. Коллекция Б.И. Николаевского. Серия № 284. Ящик 719, папка 5. Ксерокопия начала 60-х гг. с подлинной тетради Николаевского, л. 36-40.
№ 3
Устав масонской организации с Великий Восток народов России».
Вторая половина 1912 г.
1. Задачи и цели Ордена
Создание связанного моральной общностью и взаимным доверием братского ордена; братья сохраняют свободу политического действия, но стремятся к утверждению и защите прав человека и гражданина .
Обязанности братьев изложены в формуле обещания, даваемого при посвящении.
2. Состав Ордена
Орден состоит из братьев и сестер, посвященных одной из лож, или делегацией Верховного Совета.
3. Орденские степени
Орден имеет две степени: ученика и мастера .
Братья посвящаются первоначально в степень ученика. Братья, доказавшие на деле свою преданность ордену, усвоившие его традиции и проникшиеся его духом, могут быть впоследствии посвящены в степень мастера.
4. Посвящение
А. Посвящение в степень ученика.
а. Кандидат предлагается в ложе одним из братьев.
б. По обсуждении кандидатуры и с согласия всех братьев, открыто подающих свои голоса, может быть постановлено о поручении одному из братьев выяснить, желает ли кандидат вступить в орден. При исполнении этого поручения брат не должен открывать кандидату орденской тайны и не называть ни ордена, ни членов ложи, не должен он и признавать существования братства.
в. О результатах опроса брат сообщает ложе, которая может по единогласному решению избрать двух анкетеров для более подробного опроса кандидата и подготовки его к посвящению. Анкетеры также обязаны не раскрывать орденской тайны. При выборе анкетеров один из них должен быть возможно близок к кандидату.
г. По заслушании и обсуждении доклада анкетеров ложа может или постановить о прекращении анкеты, или о продлении ее или единогласно признать желательным посвящение кандидата и назначить день его испытания.
д. Испытание производится во время заседания ложи. Оно не должно быть прерываемо. Испытуемый не должен общаться с непосвященными во все время обряда испытания.
Доставив испытуемого в назначенное место и вне ложи, анкетеры предлагают ему письменно ответить на следующие вопросы:
Каковы Ваши требования к самому себе, женщине (мужчине) и отечеству, семье, человечеству.
Каков Ваш гражданский символ веры.
Затем анкетеры удаляются и возвращаются по зову испытуемого.
Если испытуемый изготовил письменные ответы на поставленные ему вопросы, анкетеры, взяв документ и оставив испытуемого, передают документ в ложу, немедленно по оглашении сжигают документ. Затем братья могут единогласно постановить о переходе к изустному испытанию в ложе.
По принятии этого постановления анкетеры возвращаются к испытуемому, завязывают ему глаза и приводят в темное помещение ложи. Братья задают испытуемому вопросы, какие найдут нужными. По окончании опроса анкетеры уводят испытуемого обратно в помещение вне ложи. Братья снова обсуждают вопрос о том, достоин ли испытуемый посвящения и постановляют прекратить обряд или продолжить испытание или приступить к самому посвящению. Постановление о посвящении требует единогласного решения ложи.
е. По принятии этого последнего постановления анкетеры снова вводят испытуемого в темное помещение ложи с завязанными глазами. Венерабль объясняет испытуемому цели ордена и обязанности брата и затем спрашивает испытуемого, все ли желает он быть посвященным в братья ордена.
ж. В случае положительного ответа венерабль предлагает испытуемому поднять правую руку и повторить слова орденского обета:
«Обещаю любить братьев моих масонов. Защищать их в опасности, хотя бы жизни моей грозила смерть.
Обещаю хранить орденскую тайну. Не раскрывать существования братства, хотя бы я был спрошен об этом на суде, не раскрывать ничего, что я узнаю как брат.
Обещаю исполнять постановления ложи и высших масонских властей».
з. После произнесения формулы обещания венерабль берет посвящаемого за руку и спрашивает анкетеров: «Чего хочет испытуемый?»
Анкетеры: «Света».
Венерабль: «Дайте испытуемому света».
Помещение ложи освещается, с испытуемого снимается повязка.
Венерабль: «Именем Великого Востока Народов России посвящаю Вас в братья ложи... в степени ученика».
Затем братья дают новому брату поцелуй.
и. Посвящение может быть также совершаемо делегацией Верховного Совета в составе не менее трех мастеров.
Б. Посвящение в степень мастера.
Посвящение в степень мастера производится либо ложей в степени мастера по единогласному решению братьев ложи, либо делегацией из трех мастеров по постановлению, Верховного Совета.
Посвящение не сопровождается новым испытанием. Венерабль указывает посвящаемому на его обязанность с еще большей строгостью выполнять долг масона и затем произносит формулу посвящения: «Именем Великого Востока народов России посвящаю Вас в степень мастера». Венерабли, ораторы, делегаты на Конвент, избиратели Верховного Совета и его члены могут избираться лишь из числа мастеров.
5. Ложи и их офицеры
а. Основной орденской организацией является ложа.
б. Ложа состоит из 7-14 братьев.
в. Ложа, в которой присутствуют ученики, работает в степени ученика; ложа, в которой все братья мастера, работает в степени мастера.
г. Верховный Совет может создавать ложи особого назначения, объединяя в них братьев, принадлежащих к различным ложам.
д. Каждая ложа избирает сроком на один год следующих офицеров:
Венерабля
1-го Наблюдателя из мастеров
2-го Наблюдателя Оратора
Казначея из мастеров или учеников
Секретаря
Должности наблюдателей могут и не замещаться.
Обязанности секретаря и казначея могут быть совмещаемы.
Венерабль руководит работами ложи. Через него ложа сносится с секретарем Верховного Совета.
Наблюдатели замещают венерабля.
Оратор разрешает возникающие при работах ложи вопросы устава.
Решения его принимаются в заседании как окончательные, но правильность их может быть оспорена в ближайшем заседании и решение отвергнуто на будущее время.
Секретарь – хранитель истории ложи. Никаких записей секретарь не ведет и по памяти восстанавливает отдельные события из жизни и деятельности ложи.
Казначей производит установленные ложей сборы и хранит средства ложи.
е. Ложа, состав которой превысит 13 братьев, может выделить из своего состава 7 братьев, образующих новую ложу.
ж. В местности, где лож нет, но где имеется не менее 7 братьев, по постановлению Верховного Совета может быть инсталлирована новая ложа делегацией в составе трех мастеров.
з. Каждая вновь образуемая ложа избирает себе особое наименование и избирает должностных лиц.
6. Работы ложи
а. Работы ложи открываются венераблем или наблюдателем по прибытии в назначенное время 7 братьев:
Венерабль: «Все ли присутствующие масоны?»
Наблюдатель (или секретарь): «Все присутствующие – масоны».
Венерабль: «Заперты ли двери?»
Наблюдатель (или секретарь): «Двери заперты».
Братья, которым до конца работ предстоит удалиться, предупреждают об этом венерабля.
Первым разрешается вопрос о времени и месте следующего собрания.
Затем принимается порядок дня.
Братья просят слова, единожды ударяя в ладоши.
Во время работы братья не курят.
По исчерпании повестки венерабль обращается к наблюдателю (если в ложе нет наблюдателей, то к секретарю); «В котором часу братья кончают свои работы?»
– В полночь.
Который час?
– Полночь!
Затем ложа кончает свои работы.
7. Орденская тайна
Братья обязаны хранить в тайне как самое существование ордена, так и все, что касается его состава, планов и деятельности.
б. Братья обязаны хранить в тайне все сообщенное им в братском порядке или ставшее известным в заседаниях ложи.
в. Братья знают лишь членов своей ложи.
г. Венерабль знает секретаря Верховного Совета.
д. Все, относящееся к орденской тайне, не должно быть излагаемо на письме.
е. Письменные ответы испытуемого и баллотировочные записки немедленно сжигаются в самой ложе.
8. Усыпление
а. Орденское звание сохраняется братьями пожизненно.
б. Каждый брат вправе «уснуть», сообщив о своем решении своей ложе.
в. «Уснувший» брат, пожелавший вернуться к участию в работах братства, может быть принят по единогласному решению одной из лож. Принятию решения предшествует анкета, какую найдет нужным провести ложа.
г. Ложа может «усыпить» нарушившего обязанности ордена брата.
д. Верховный Совет может «усыпить» ложу, нарушившую орденские обязанности. Верховный Совет может «усыпить» и отдельных братьев.
е. «Уснувшие» и «усыпленные» братья с момента «усыпления» освобождаются от исполнения орденских обязанностей. Но они остаются связанными обетом хранения орденской тайны.
9. Конвент
а. Не реже раза в год Верховный Совет созывает конвент ордена.
б. На конвент каждая ложа посылает 1-2 представителей, избранных ложей из числа ее братьев-мастеров.
в. Конвент является высшим законодательным органом ордена. Он устанавливает основные положения работ ордена на предстоящий год.
г. Конвент избирает выборщиков в Верховный Совет.
д. В состав конвента входят помимо представителей лож члены и секретарь выбывающего состава Верховного Совета.
10. Верховный Совет
Верховным руководителем орденских работ, хранителем орденских традиций, высшим судьей в ордене и исполнителем решений конвента является Верховный Совет, избираемый на срок до ближайшего годового конвента и состоящий из 6-18 членов, включая секретаря.
б. Порядок избрания Совета таков:
большинством 7/8 голосов конвент избирает трех выборщиков. Секретарь Верховного Совета последнего состава подсчитывает голоса и, не оглашая результатов голосований, сообщает выборщикам о состоявшемся избрании.
Выборщики избирают затем трех членов Верховного Совета и по избрании таковых слагают с себя полномочия.
Избранные три члена Верховного Совета немедленно доизбирают еще трех членов Верховного Совета.
В последующем Верховный Совет может доизбирать членов, но с тем, чтобы общее их число не превосходило 18.
По избрании первых 6 членов Верховный Совет открывает свои работы и избирает секретаря. Имена членов Верховного Совета конвенту не сообщаются.
в. Верховный Совет работает в порядке ложи.
г. С ложами Верховный Совет сносится через секретаря и венераблей.
д. Часть средств ложи, определяемая конвентом, поступает в распоряжение Верховного Совета.
Гуверовский институт войны, революции и мира. Архив. Коллекция Б.И. Николаевского. Серия № 284. Ящик, 720, папка 11. Подлинник машинописный.
№ 4
Интервью с Александром Яковлевичем Гальперном .
Париж, 16 и 18 августа 1928 г. (Запись Б.И. Николаевского)
36. Гальперн Александр Яковлевич
(Привел меня к нему на его парижскую квартиру А.Э. Дюбуа, предварительно предупредив по телефону, что я хочу кое о чем расспросить. Это было в среду, 15.V1II.28. После первых фраз я прямо поставил вопрос, хочет ли он мне рассказать о масонской организации? А.Я. сначала колебался – я переговорю с некоторыми коллегами, но, увидев, что я уже знаю очень многое и после того, как я объяснил мою задачу и планы /публиковать ничего не хочу, – если придется, спишусь с ним/, то он согласился рассказать. Рассказ шел в четверг, 16.VIII утром и в субботу, 18.VIII.28, вечером.)
О раннем периоде русского масонства мне известно следующее: несколько русских были посвящены в масоны во Франции (Гранд Ориент) еще давно, – среди них я знаю Сергея Дмитриевича Урусова, гр. Орлова-Давыдова, Евгения Ивановича Кедрина, доктора Баженова, М.Е. Маргулиеса, Обнинского, Бебутова, кажется, был французским масоном и Маклаков; М.М. Ковалевский был масоном шотландским. Организовали ли они в период 1906-07 гг. русскую ложу в Петербурге, или просто сходились, я точно не знаю, но несомненно, что в это время они уже и в России были в масонском контакте . Вскоре, однако, эта первая русская масонская ячейка пережила острый кризис: причиной его было то обстоятельство, что Кедрин и Баженов стали очень много болтать о своем масонстве и чуть ли не открыто появлялись на своих дачах в масонских знаках, в результате чего о русском масонстве стали очень много говорить в самых широких кругах и даже стали появляться заметки в печати. С другой стороны, в отношении некоторых масонов появилось и недоверие, основанное не на недоверии лично к ним, а к их знакомым. Речь идет о связи Маргулиеса с Бебутовым. Последний определенно подозревался в политической неблагонадежности, а так как Маргулиеса считали невоздержанным на язык и многое рассказывающим Бебутову, то недоверие распространилось и на самого Маргулиеса, хотя последнего лично никто не думал подозревать. Маргулиес это отношение почувствовал и был очень оскорблен.
Все это, повторяю, вызвало первый кризис русских масонских лож, который повел к тому, что Маргулиеса и Баженова перестали приглашать на собрания, дали им знать, что их не зовут на них, законспирировались, а Кедрина, который был одним из наиболее уважаемых членов, ложи и даже «венераблем», не устранили прямо и не объявляли ему этого решения, стали под разными предлогами не приглашать на собрания .
Я сам вошел в ложу, кажется, в 1911 г. Привлекли меня Керенский и Барт, присяжный поверенный, сын Г. А. Лопатина. Во время первых разговоров речь шла о моем отношении к вопросу о желательности создания организации, которая согласовывала бы действия различных политических партий, поскольку они борются против самодержавия, и не думаю ли я, что моя принадлежность к одной из партий может явиться причиною моего вступления в такую организацию. Когда выяснилось мое положительное отношение к этим задачам и моя готовность вступить в такую организацию, мне поставлен был вопрос, не смутит ли меня несколько необычная форма новой организации, которая стремится к объединению людей на необычной в России основе – морального сближения? Попутно, правда, очень поверхностно, было упомянуто, что вступление в ложу связано с некоторым ритуалом, и здесь же было сделано предложение вступить в эту организацию.
Ответ на этот вопрос я дал не сразу, а через несколько дней. Тогда мне объяснили, что речь идет о масонской организации и что вскоре ко мне придут официальные представители для разговоров о заполнении анкеты. Этот официальный визит имел место через несколько дней – пришли ко мне тот же Барт и еще кто-то. Я заполнил анкету, после чего меня попросили придти в определенный день на квартиру Барта. Ничего похожего на поездку в закрытой карете на неизвестную мне квартиру, подобно той поездке, о которой Вам рассказывал Гегечкори, со мной не было. В квартире Барта меня встретил хозяин, мой старый и хороший знакомый, который сказал, что моя анкета признана удовлетворительной [здесь на полях: «Примечание. Анкетные листы, как я это узнал позже, в Верховный Совет не передавались, а уничтожались на том же заседании ложи, где решался вопрос о приеме»], и ввел меня в зал собраний, завязав предварительно мне глаза. В зале я был подвергнут устному вопросу, который был фактически повторением анкеты. Голоса некоторых из присутствующих я узнавал, другие были мне незнакомы. К этому времени обряд приема вообще был несколько упрощен; тем не менее обстановка произвела на меня странное впечатление и даже несколько покоробила. После я видел, что на других она производила очень серьезное впечатление.
Когда с моих глаз сняли повязку, я увидел, что на собрании присутствует Демьянов (впоследствии товарищ министра юстиции), член Государственной думы Виноградов, Керенский, Барт, Яков Яковлевич Брусов (петербургский архитектор), А.И. Браудо, Сергей Дмитриевич Масловский (Мстиславский), Переверзев (позднее министр юстиции), Макаров .
В организационном отношении каждая ложа имела председателя – «венерабля», оратора и двух надзирателей, старшего и младшего, из которых младший исполнял обязанности секретаря. В нашей ложе венераблем был Демьянов, оратором – Переверзев, старшим надзирателем – Макаров, младшим – Браудо. Все заседания открывал венерабль, который на них и председательствовал. После открытия заседания все усаживались полукругом. Венерабль задавал традиционные вопросы «закрыта ли дверь?» и др.
Функции оратора сводились к наблюдению за соблюдением условий, он же и хранил устав, произносил приветственную речь новым членам и т.д. Функции надзирателя определены в уставе, но фактически, насколько я понял, эти функции почти отмерли, кроме, конечно, секретарских функций младшего надзирателя: он заносил в записную книжку краткие записи о заседаниях.
Все члены ложи платили членские взносы, их принимал венерабль и передавал секретарю Верховного Совета.
Конспирация в организации выдержана была очень последовательно и строго. Члены одной ложи не знали никого из других лож. Масонского знака, по которому масоны в других странах опознают друг друга, в России не существовало. Все сношения ложи с другими ячейками организации происходили через одного председателя ложи, венерабля. Членов лож, которые раньше состояли в различных революционных организациях, поражала выдержанность и последовательность конспирации. Позднее, когда я был секретарем Верховного Совета и знал по своему положению почти всех членов лож, мне иногда бывало почти смешно видеть, как иногда члены разоблачали меня за агитирование в духе последних решений Верховного Совета, не догадываясь, с кем имеют дело.
Вновь вступивший в ложу получал при приеме звание подмастерья. Через некоторое время, обычно через год, его возводили в степень мастера. Право решения вопроса, когда именно следует произвести подобное повышение, принадлежало ложе. Но иногда повышение в степени производилось по инициативе Верховного Совета. В этом последнем случае действовали обычно соображения политического и практического характера, т.е. Верховный Совет считал полезным то или иное лицо, которым он дорожил, продвинуть вперед по лестнице масонской иерархии.
Мое личное отношение к организации, поскольку речь шла об ее политических задачах и деятельности, было выжидательным, почти несколько недоверчивым. Глазное, что я в ней ценил с самого начала, это атмосфера братских отношений, которая создавалась в ложах между членами – безусловное доверие друг к другу, стремление к взаимной поддержке, к помощи друг другу. Это были действительно отношения братьев в лучшем смысле слова. Позднее я изменил свой взгляд и на политическую роль этой организации, так как увидел, что она дает возможность объединить действия разных политических групп там, где в других условиях это было бы невозможно, – примером этого я считаю работу думской ложи, о чем позднее.
В течение первого года своего пребывания в ложе я был совершенно не посвящен в жизнь организации, можно сказать ни о чем даже не догадывался. Ждал только, что могут быть разные сюрпризы, например, относительно круга лиц, охваченных организацией, но какие именно, не подозревал. Приблизительно через год после моего вступления в ложу меня сделали мастером и выбрали делегатом от ложи на очередной конвент. Меня несколько удивило, почему выбор пал на меня, только после я узнал, что сделано это было по указанию Верховного Совета и какие именно мотивы руководили последним.
Конвент этот состоялся летом, кажется, 1912 года в Москве. Выборы произведены по 1 от ложи; кроме того, присутствовали члены Верховного Совета. Из участников этого конвента я помню Колюбакина, Некрасова, Степанова, Виноградова, А.И. Браудо, Константина Григорьевича Голубкова (члена петербургской городской управы, к.-д.), кажется- Керенского – от Петербурга, Балавинского, Головина (Председателя II Думы), Урусова (члена I Государственной думы), Обнинского от Москвы, Грушевского, Василенко, Штейнгеля – от Киева, Кильвейна – из Нижнего, одного делегата из Минска (фамилии не помню, какой-то присяжный поверенный по имени Иван Иванович) и одного делегата из Одессы (фамилии тоже не помню, по профессии он был врачом и участвовал на всех конвентах, на которых я был, он вообще был самым видным деятелем организации в Одессе). Возможно, что я при этом перечислении пропустил 2-3 присутствовавших, но вообще-то перечень этот почти полный.
Собрался этот конвент очень конспиративно: все сношения по его подготовке, как и по подготовке всех следующих конвентов, да и все вообще сношения с провинцией велись не путем переписки, а через специальные объезды членов Верховного Совета или их представителей.
Председательствовал на конвенте Некрасов. Первым в повестке дня стоял вопрос о конституировании русской масонской организации. Были сделаны сообщения – докладчиком от Верховного Совета был Некрасов – что в России всего имеется около 14-15 лож, из них 5 в Петербурге, – 3-4 – в Киеве, 1-2 в Москве, и по одной в Нижнем, Одессе и Минске, и что это число достаточно для выделения русских масонов в самостоятельную организацию наряду с другими Великими Востоками.
Предложение это встретило слабые возражения. Некоторые сомневались, возможно ли совершить подобное выделение, не получив предварительного согласия от Великого Востока Франции. На это сторонники немедленного решения вопроса отвечали указанием, что санкцию Франции можно будет получить потом. По существу против [выделения] никто не возражал, и вторая точка зрения победила значительным большинством.
Зато большие споры разгорелись по вопросу о том, какое название надлежит присвоить организации: в этой связи поднялся спор между русскими и украинскими масонами. Подавляющее большинство конвента стояло за название «Великий Восток России»; Грушевский же требовал, чтобы в названии ни в коем случае не было слова «Россия». Он занимал в этом вопросе совершенно непримиримую позицию, отрицая вообще за Россией как государственной единицей право на целостное существование. Его с рядом оговорок поддерживал Василенко.
Против Грушевского выступали все остальные, и спор, временами очень резкий, длился два дня. Самыми лучшими были выступления Колюбакина (который вообще производил подкупающее впечатление), Некрасова и Штейнгеля, который, хотя и представлял киевские ложи, но целиком присоединился к сторонникам «российской ориентации». Крайними централистами выступали Степанов, Обнинский и я, – я тогда был против даже федерации. Я выступил с очень резкой филиппикой против Грушевского и заявил, что было бы позором подчиниться его требованиям и устранить слово «Россия». Выступление мое было настолько резким, что вызвало вмешательство председателя, – единственное, которое сохранилось в моей памяти от всех трех конвентов, на которых я участвовал, – он призвал меня к порядку, указав на недопустимость выражений, употребленных мною, при разговорах в братской среде. В конце концов было принято название «Великий Восток народов России».
Далее было принято решение – поручить Верховному Совету выработать устав организации и разослать его для ознакомления ложам, с тем чтобы на следующем конвенте можно было его утвердить.
Закончился конвент избранием двух выборщиков, которым, по статуту организации, поручалось дело составления Верховного Совета. Выборы их были тайные, и фамилии избранных не оглашались. Порядок составления ими Верховного Совета был таков: эти двое выборщиков кооптировали третьего, втроем они кооптировали четвертого, вчетвером – пятого и т.д. Сами выборщики в Верховный Совет потом могли и не входить. После я узнал, что выборщиками на этот раз были выбраны Штейнгель и Головин.
Заседания этого конвента происходили на квартирах – одно у Балавинского, другое – у Головина; каждое тянулось целый день – из осторожности тут же и обедали, и никуда в течение дня не ходили. Помню, вечером у Балавинского пили чай в гостиной, и он нам показывал люстру, при свете которой в свое время Пушкин читал свои стихи. И самовар на столе в нашу честь был подан тот же самый, из которого пил чай Пушкин: Балавинский был по матери внуком Олениных, от которых ему и перешли все эти вещи.
В последний день работ конвента ко мне подошел Колюбакин и сообщил, что я кооптирован и Верховный Совет. Это меня несколько удивило: я был самым молодым из участников конвента – и по возрасту, и по масонскому стажу, и к тому же принадлежал к, другой партии, чем основная группа руководителей конвента, которая, как видно из данного выше перечня, почти целиком состояла из левых к.-д.
Первое заседание Верховного Совета состоялось тут же в Москве, помнится, что на нем присутствовали, кроме выборщиков» Колюбакин, также Некрасов и Урусов. На этом же заседании мы, помнится, кооптировали Керенского, Чхеидзе и Григорович-Барского. Позднее в состав Верховного Совета был введен еще ряд лиц – всех я сейчас не помню, равно как не помню и порядка введения их. Вообще же в разное врем» в Верховном Совете побывали Браудо, Масловский, Макаров, Сидамон-Эристов, Карташев (последний уже в годы войны).
По своему строению Верховный Совет целиком был подобен ложе – он так и звался ложей, Верховного Совета, так как в нем имелись венерабль, оратор и два надзирателя. Венераблем был Штейнгель. В тех случаях, когда он отсутствовал» его заменял Урусов. Оратор в Верховном Совете роли не играл, так как, конечно, непосредственного приема в Верховный Совет, новых членов не производилось, поэтому фамилии «ораторов» Верховного Совета в моей памяти не сохранились.
Наиболее важную роль в жизни Верховного Совета играл его секретарь, который был докладчиком – в Верховном Совете по всем текущим делам, а позднее, после создания Петербургского местного Совета, он же был докладчиком и в последнем; по своему положению он должен был знать всех венераблей всех русских лож, – все сношения Верховного Совета с ними велись через него или под его контролем; он один имел право требовать открытия ему имен и всех отдельных членов лож, чем, правда, на практике пользовался редко. Вообще он был главным организатором в масонской организации.
Таким секретарем до конвента 1912 г. был Некрасов; после этого конвента и до его отъезда в конце 1914 г. на фронт – Колюбакин; затем до конвента 1916 г. сначала Некрасов, затем Керенский, после конвента 1916 г. – я до самого своего выезда за границу, когда заместителем моим стал Балавинский.
Работая в Верховном Совете, я узнал, что русские конвенты бывали и до 1912 г., – всего, кажется один, много – два. Но не как верховные съезды самостоятельной русской организации, а как совещания представителей русских лож, аффильированных к Великому Востоку. Существовал и Верховный Совет, опять-таки не как самостоятельное учреждение. В его состав, насколько я знаю, входили кроме секретаря Некрасова, еще Сидамон-Эристов, Степанов и другие. Душою организации, главным ее инициатором и организатором был С.Д. Урусов, через которого главным образом и поддерживались ее связи с Великим Востоком Франции .
В это же время я узнал и причины, которые побудили Верховный Совет провести меня на московский конвент 1912 г.: в ложах тогда шла борьба с Грушевским и его сторонниками, вопрос о формах будущей организации России обсуждался в ложах, и я все время высказывался в крайне централистском духе. Верховный Совет предвидел, что этот спор станет в центре работ конвента 1912 г. и стремился провести на него вполне подходящих с его точки зрения людей, т.е. определенных противников позиции Грушевского.
Верховный Совет был главным руководителем масонской организации в России. Его главнейшими функциями были:
1. Организация новых лож и контроль за приемом новых членов в старые ложи. О всех новых кандидатах в Верховный Совет сообщали венерабли тех лож, в которые намечался их прием. В Петербурге все новые кандидатуры обязательно обсуждались венераблем соответствующей ложи и секретарем Верховного Совета, а иногда вопрос о них значился и на заседаниях Верховного Совета, для провинции это правило не всегда соблюдалось.
Организация новых лож целиком была в ведении Верховного Совета. Провинцию для этой цели специально объезжали члены Верховного Совета – обычно Некрасов, Керенский, Колюбакин, Урусов, несколько поездок было сделано и мною (в Москву, Киев, Витебск). Во время этих, поездок представители Верховного Совета выясняли состав местных лож, знакомились с братьями, выясняли вопросы о возможности того или иного использования их в общих интересах братства, намечались и новые кандидаты для привлечения в организацию. Инициатива приема новых членов иногда исходила и от Верховного Совета, – последний в таких случаях исходил всегда из соображений о возможной полезности данного лица для организации. Если данное лицо шло навстречу, то прием его проводился или через какую-либо из существующих лож, или, если подходящей ложи не находилось, то для вновь привлекаемого создавалась специальная ложа. Случаев последнего рода мне помнится только два, оба относятся к годам войны; в одном случае речь шла о приеме Кусковой и Прокоповича , в другом – Мережковского и З. Гиппиус. В каждом случае ложа была создана из Карташева, Гальперна, А.А. Майера (религиозный философ, помощник А.И. Браудо по службе в Публичной библиотеке) и Некрасова (кажется, также и Керенского).
Создавая новые ложи, Верховный Совет пытался группировать их по роду занятий. Именно таким образом были созданы ложи думская, военная, литературная. Особенно важное значение в жизни организации имела думская ложа, руководству которой Верховный Совет уделял исключительно большое внимание. В нее входили депутаты Ефремов, Коновалов, Орлов-Давыдов, Демидов, Виноградов, Волков, Степанов, Колюбакин, Некрасов, Керенский, Чхеидзе, Скобелев, Гегечкори, Чхенкели (стоял вопрос о привлечении Геловани, но его кандидатура была отклонена, так как Керенский высказался против, он считал его болтуном), – кажется все. Задачи этой группы были во многом аналогичны задачам Прогрессивного блока 1915-1917 гг., только с левым уклоном: без октябристов, но с трудовиками и с.-д. В ней Верховный Совет старался создать объединение левой оппозиции. Сознательного отстранения октябристов из этой группы не было, – об ультиматуме Чхеидзе, про который Вы рассказываете, я ничего не знал. Если бы он был поставлен в мое время, то Совет счел бы его нарушением основных принципов организации и несомненно высказался бы резко против него. Говорю об этом с такой уверенностью потому, что и в мое время вопрос о привлечении октябристов в общей форме вставал и в Верховном Совете, и в думской ложе. Я сам в то время по этому вопросу склонялся к точке зрения недопустимости привлечения октябристов и горячо тогда эту свою точку зрения защищал, но был разбит, что называется наголову, – и теперь думаю, что мои тогдашние противники были правы. Поэтому, если б подходящий октябрист, типа, например, Шидловского, нашелся и согласился бы вступить в ложу, то он, если б его анкетные ответы оказались подходящими, был бы несомненно принят. Фактического значения этот пункт, однако, не имеет, так как таких октябристов не имелось и практически вопрос о приеме кого-либо из октябристов вообще не вставал.
Стремясь к объединению левой оппозиции, думская группа заботилась о согласовании всякого рода конфликтов и трений между различными левыми фракциями в Государственной думе и к облегчению их совместных выступлений. Особенно много удавалось делать в этом направлении в кадетской партии: выступления к.-д. масонов в кадетской думской фракции и даже с ЦК кадетской партии были всегда координированы с взглядами Верховного Совета и проникнуты действительным чувством братства. У социал-демократов дело обстояло много хуже, – это объясняется личными свойствами Чхеидзе, его большим скептицизмом в отношении к задачам организации. Цели морального совершенствования, братского сближения его, по-видимому, никогда не захватывали. Этим он отличался от Гегечкори и особенно Чхенкели, которые значительно больше сблизились с нашей организацией, в значительно большей степени прониклись ее духом. Чхеидзе же всегда оставался в наших рядах в известной мере инородным телом.
Из других специальных лож около этого времени, т.е. начиная с 1912 г. и до начала войны, были созданы ложи литературная и военная. Первая из них, т.е. литературная ложа, была создана, кажется зимою 1912-1913 г.; в нее входили Масловский-Мстиславский, Богучарский, А. А. Мейер, потом Карташев; кажется, в нее же входил и Н.Н. Суханов (в организацию вообще он входил несомненно). Широкого развития эта ложа не получила, а после истории с Мстиславским, о которой речь будет дальше, и совсем захирела. По планам в этой ложе должны были быть объединены крупные журналисты из важнейших левых газет, но осуществления эти планы не получили. Из «Речи» в ложу никто не входил (сообщенный Вами рассказ Неманова о попытке Некрасова привлечь его, Неманова, в литературную ложу, вполне правдоподобен; этим делом занимался Некрасов, и он мог сделать подобную попытку, – но мне об этой попытке ничего не известно), – тем не менее на эту газету мы в известных пределах воздействовали, давая туда через Клячко-Львова нужную информацию. Львов, который сам в организации не состоял и о существовании ее не знал, проводил через газету все, что нам казалось полезным и в нужном для нас освещении, особенно хорошо он это дело выполнял в 1917 году. Из «Дней» был намечен к привлечению в ложу Канторович, но почему-то и этот план осуществления не получил (почему именно сейчас не помню). Позднее очень хотели привлечь в ложу А.Н. Потресова. Об этом много говорили в Верховном Совете и все относились с большим сочувствием, но к нему не нашли никаких ходов: я с ним был знаком очень мало, не было среди нас и никого другого, кто бы был с ним настолько хорошо знаком, что мог бы взять на себя эти переговоры. Но этот последний план относится уже ко много позднему периоду – к концу войны или даже к началу революции.
Военная группа была создана тоже около зимы 1913/14 г. Организатором ее был Мстиславский, входили в нее Свечин, позднее генерал, какой-то генерал и кто-то из офицеров Академии. Деятельности большой она не проявляла, собиралась, если не ошибаюсь, всего 2-3 раза, а после начала войны и вообще прекратила свое существование. Вообще же разговоры о необходимости проникновения в армию, которые у нас велись очень часто и остро, так и остались разговорами и осуществления не получили. С «усыплением» Масловского, о чем я скажу ниже, дело это совсем затихло.
О собраниях с генералом Рузским, о которых Вы мне передаете со слов Горького , мне ничего не известно, но организатор этих собраний, приведший на одно из них Горького, двоюродный брат генерала Рузского, профессор, кажется, Политехнического института Рузский Дмитрий Павлович состоял в нашей организации и в годы войны играл видную роль: он был венераблем, членом местного петербургского Совета и секретарем его. Собрания, которые он устраивал, формально не могли быть масонскими, – если бы он сорганизовал особую ложу, то мне это в должности секретаря Верховного Совета 1916-1917 гг. неизбежно должно было быть известно. Но частные попытки, организационно не оформленные, в направлении установления связей с военными кругами он мог делать и на своей личный страх, – это с точки зрения нашей организации было не только допустимым, но и желательно. Д. Рузский мог стремиться их делать еще и потому, что он был из тех, кто особенно выступал против Мстиславского и требовал его устранения, а .после этого устранения взял на себя в организации работу по установлению связи с военными кругами. Но все это относится уже к 1916-1917 гг., когда организационно не оформленные связи с военными начали завязываться очень многими видными деятелями нашей организации.
Зима 1912/13 г. кроме организационной работы, особенно важной тогда в новой Государственной думе, была занята работой по выработке устава организации. Автором его явился с.-д. Масловский-Мстиславский, много руководящих указаний ему дал С.Д. Урусов, вообще повторяю, игравший очень видную роль в жизни организации. Разработанный проект устава был разослан по ложам для обсуждения и затем, после согласования предложенных изменений Верховным Советом, был предложен на утверждение конвента 1913 г.
Этот конвент собрался летом 1913 г. в Петербурге; собрания шли, помнится, на квартире Степанова. Особые подробности о нем я сейчас припомнить не могу, помню только, что из новых участников на этом конвенте был В.Я. Богучарский-Яковлев и, кажется, Скобелев. Конвент этот тогда обсуждал и кажется постановил принять предложенный проект устава и поручил Верховному Совету изыскать способ конспиративного издания его – такой, который не вскрывал бы факта существования организации и в то же время давал бы членам возможность хранить этот устав вполне легально, не навлекая подозрения полиции. Такой способ был позднее найден, и устав в 1915, кажется, году был отпечатан в виде приложения к книге Сидоренко «Италианские угольщики» . Написана эта книга была Мстиславским в форме якобы исторического исследования об итальянских карбонариях 20-30 гг. XIX века. Конечно, была она очень поверхностной компиляцией, к тому же с искажениями, так как нужно было историю подгонять к нашему уставу, печатавшемуся в приложении в качестве исторического документа. Но поставленная изданием цель – опубликование устава без обнаружения факта существования организации, – была достигнута. По этому уставу можно установить организационную структуру нашей организации.
Финансы организации составлялись из членских взносов, которые были невелики. Они через венераблей сосредоточивались в руках секретаря Верховного Совета. Больших сумм в этой кассе не было. Наличность обычно не превышала нескольких сотен. Но когда деньги бывали нужны для какого-нибудь дела, мы их всегда могли достать, так как такие члены организации, как, например, граф Орлов-Давыдов, всегда с полной готовностью давали требуемые суммы .
Приблизительно к этому периоду, то есть к 1912-1913 гг., относится и создание местного петербургского Совета, – по уставу такие советы создавались в том случае, если число лож в каком-либо пункте достигало 5. В состав этого совета входили венерабли всех местных лож, – я помню, что там были Богучарский, Степанов, Демьянов, Виноградов, Д. Рузский, Колюбакин, Чайковский. Секретарем был Рузский. Председателя постоянного не было, его выбирали каждый раз особо. Связь с Верховным Советом поддерживалась через секретаря Верховного Совета, который входил в этот местный Совет.
Кроме Петербурга местный Совет был создан еще и в Киеве, но уже позднее, в годы войны. Других местных советов не существовало.
Общие задачи организации, как они смотрелись в это время, я вкратце определил бы следующей формулой: стремление к моральному усовершенствованию членов на почве объединения их усилий в борьбе за политическое освобождение России. Политического заговора как сознательно поставленной цели в программе нашей работы не стояло, и если б кто-либо попытался в задачи организации такой заговор ввести, то это вызвало бы протест со стороны многих. Был, правда, целый ряд лиц, из них часть очень влиятельных, которые очень сильно к заговору склонялись, например, Мстиславский и Некрасов. Но в организации они свою точку [зрения] проводили осторожно и закрепить ее в качестве официальной точки зрения своей организации не стремились (об эпизоде с Мстиславским я сейчас не говорю) . Борьба за свободу, конечно, входила в задачу организации, об этом говорилось даже в клятве, но конкретные средства и пути нигде сформулированы не были. Задачи личного усовершенствования для многих тоже играли весьма значительную роль. Таких, как Чхеидзе, которые эту сторону задач организации совершенно не воспринимали, было очень мало, для некоторых же эта сторона деятельности организации имела главное значение; так, например, в Киеве преобладали в организации люди, для которых этические задачи стояли на первом месте.
Социалистической окраски программа организации не носила, но широким социальным реформам, наверное, все члены сочувствовали и к социалистическому движению относились больше, чем терпимо. Я, пожалуй, назвал бы нашу организацию последним прибежищем великих идей 1789 г.: лозунги «братство, равенство, свобода» и нас вдохновляли в их наиболее первобытном, неискаженном и неусеченном виде.
Очень характерной для настроений большинства членов организации была ненависть к трону, к монарху лично за то, что он ведет страну к гибели. Это был патриотизм в лучшем смысле слова, революционный патриотизм. Наиболее сильно это настроение выступало, конечно, в годы войны, но в основе оно имелось и раньше. Конечно, такое отношение к данному монарху не могло не переходить и в отношение к монархии вообще, в результате чего в организации преобладали республиканские настроения, можно сказать, что подавляющее большинство членов были республиканцами, хотя республика и не была зафиксирована догматом организации.
В Верховный Совет, как я уже указал, поступали все предложения, вынесенные в отдельных ложах, многие вопросы он и сам поднимал. Принятые им решения обычно имели характер только руководящих указаний, значение которых было только морального порядка. При вынесении их Верховный Совет всегда старался найти линию, приемлемую для людей всех тех взглядов, которые были объединены в ложах, – и в этом была их сила. Но в принципе мы признавали и вынесение решений, связывающих отдельных членов и формально.
Начало войны захватило меня за границей. Я уехал туда в начале июля 1914 г., а вернулся только 9 сентября ст. ст. 1914 г. (через Константинополь-Одессу). Поэтому в первых заседаниях Верховного Совета времени войны, на которых определялось отношение к войне, я не присутствовал и в выработке этого отношения не участвовал. Когда я приехал, то у подавляющего числа членов я нашел настроения большого патриотизма, конечно не «ура-патриотического», а патриотического в хорошем смысле этого слова подъема и сознания необходимости борьбы с элементами пораженчества. Между прочим, большим влиянием в Верховном Совете в это время пользовался Мстиславский, которого считали за его военное образование большим знатоком военных дел. Настроен он был тогда так же, как и остальные члены Верховного Совета, то есть в революционно-патриотическом духе. Впрочем, моменты революционности в то время в этом настроении звучали не сильно, – рост их относится к более позднему периоду .
К первой зиме военных лет относится острый конфликт в братстве на почве дела Мстиславского – конфликт, создавший очень тяжелую атмосферу и даже внесший сильное размежевание в организацию. Существо этого конфликта состояло в том, что возникли подозрения относительно морально-политической благонадежности Мстиславского. Этим подозрениям большую веру давали два видных члена братства, члены петербургского местного совета – В.Я. Богучарский и Д.П. Рузский. Основаны эти подозрения были на непонятной для многих терпимости к Мстиславскому со стороны его начальства. Он служил, как известно, библиотекарем Академии Генерального Штаба, то есть учреждения ультра-охранительного, несмотря на то, что в нем хорошо было известно, что он сотрудничает в «Русском богатстве». Больше того: в 1912-1913 гг. он был арестован по одному из эсеровских дел, после кратковременного заключения в Петропавловской крепости его освободили и не только не лишили права проживать в Петербурге, что тогда было общим правилом для политически неблагонадежных, а рев[олюционные] знакомства его были широко известны, но и оставили на службе в академии, а после начала войны его к тому же привлекли в «Правительственный вестник» на ответственную работу – составление военных обзоров.
По существу я считал и теперь считаю, что данных для обвинения Мстиславского в политической нечестности не имелось. Он был, несомненно, большим честолюбцем, вероятно, умел сохранить двойное лицо, прикидываясь в отношениях с академическим начальством совсем не тем, кем он выступал при общении со своими знакомыми из литературного и революционного лагеря, – но не больше. Надо сказать, что сам Мстиславский вел себя больше, чем легкомысленно, и давал много пищи для неблагоприятных о нем слухов.
Верховный Совет считал, как и я, что обвинения против Мстиславского не обоснованы, выступил на его защиту. Это выступление не убедило обвинителей. Богучарский вообще был очень «личный» и страстный человек, и относился он к Мстиславскому, с которым сталкивался и в ложе, и в литературной группе, с большим озлоблением. Я это хорошо понимал, так как мне по поручению Верховного Совета пришлось с ним по одному делу объясняться – чуть незадолго до его смерти, когда он лежал больной в постели . Обвинение это носило очень несерьезный характер.
Развязка всей этой истории была вызвана поведением самого же Мстиславского. После возникновения слухов он на некоторое время прекратил посещение и своей ложи – Верховного Совета. На заседания последнего его, впрочем, и приглашать перестали. Так шло несколько месяцев, и вот в один прекрасный день уже осенью 1915 г. приходит он к нам и заявляет, что хочет встретиться с братьями по ложе по одному очень важному делу. Я спросил братьев по ложе, хотят ли они встретиться. Они согласились и собрание состоялось. Помню, кроме меня на собрании присутствовали Демьянов (который был в ложе венераблем и председательствовал на этом собрании), А.И. Браудо, Я.Я. Брусов, Сидамон-Эристов. На этом собрании Мстиславский заявил, что считает необходимым организовать заговор на жизнь государя, что для такого заговора имеется возможность найти нужных людей среди молодого офицерства и что он хочет знать мнение братства о таком предприятии. Говорил он нервно, долго. Когда кончил, в комнате как бы холодом повеяло. Буквально все были аффектированы: кто верил в политическую честность Мстиславского, был удивлен и смущен его бестактностью и легкомыслием, у кого и раньше имелось недоверие (такими на том собрании были Брусов и Сидамон-Эристов), те, конечно, в этом предприятии Мстиславского видели новое подтверждение своим подозрениям. Соответственно с этим и было встречено предприятие. Прений о нем совсем не было. Было только сформулировано общее мнение, что в братском порядке говорить о такого рода делах нельзя, так как они не могут входить в задачи братства. В персональном же порядке все присутствующие братья относятся к предложению в высшей степени отрицательно. Это было последнее появление Мстиславского в братстве.
Я сообщил о выступлении Мстиславского в Верховном Совете, и тут было решено «усыпить» его, то есть прекратить с ним всякие братские общения, не сообщая о том в официальном порядке по ложам.
Вся эта история с Мстиславским создала в братстве очень тяжелую атмосферу. Деятельность братства в 1915 г. почти замерла. Ложи, которые отнеслись с недоверием к Мстиславскому, считали, что Верховный Совет его покрывает и переносили известную долю своего недоверия и на Верховный Совет. Собрания лож начали проходить нерегулярно. Сношения Верховного Совета с ложами поддерживались с большим трудом. Слухи о неладах в Петербурге проникли и в провинцию, особенно на Украину и создали и там такую же атмосферу. Возможно, что именно ввиду этого и не был созван конвент в 1915 г. В 1914 г. он не мог состояться из-за начала войны и мобилизации ряда братьев; конечно, эта последняя причина продолжала действовать и в 1915 г.
Исключением в вопросе об отношении к войне, если не считать Чхеидзе, была позиция части украинских лож, главным образом киевских, руководителем которых был Грушевский. Помню, что оттуда приезжал Григорович-Барский, который жаловался на пораженческую пропаганду в некоторых ложах. Почва для такой пропаганды там имелась, ибо на Украине скептицизм по отношению к задачам войны был вообще значительно более развит, чем в Петербурге и в других городах Великороссии. Верховный Совет тогда откомандировал в Киев Некрасова, и он там вел переговоры с Грушевским и его соратниками .
Рост активности Верховного Совета в вопросах политических относится к лету и осени 1915 г., к периоду наших поражений в Галиции. В Государственной думе и Государственном совете в это время возник Прогрессивный блок. Верховный Совет был в оппозиции к политике Прогрессивного блока, и основная линия его политической деятельности в это время шла в направлении усиления и заострения левой оппозиции в Государственной думе, создания левого блока из к.-д. и революционных групп. В этом смысле он стремился воздействовать на ЦК кадетской партии. Основное, что в моей памяти из этого осталось, это сообщения Некрасова в думской группе или в Верховном Совете о спорах в ЦК кадетской партии и обсуждение этих сообщений. Очень стремились мы в этот период и к установлению связи с подпольными организациями революционных партий. Для нас самих вопрос о революционных методах тогда еще не стоял. Мнение о том, что революция невозможна и недопустима, у нас все еще преобладало. Но интерес к революционному движению все рос и желание связаться становилось все сильнее. Связи с эсерами нам давал Керенский, связи с с-д. – я и Соколов; именно к этому времени относится вовлечение в ложи даже и некоторых большевиков, например, И.И. Скворцова-Степанова в Москве. Впрочем, большевики в это время, после скандального – для них процесса членов их фракции в IV Государственной думе, были вообще на ущербе .
С большим сочувствием Верховный Совет относился к военно-промышленным комитетам и к идее привлечения в них представителей рабочих. Вопросы, связанные с этими комитетами, обсуждались не раз; были обсуждения и вопроса о рабочих группах, но каких-либо активных шагов по проведению политики Верховного Совета в этом последнем вопросе я не помню. Рабочих в числе братьев у нас не было.
Летом 1916 г. состоялся конвент, последний из всех, бывших в России. Собрался он в Петербурге, заседал на квартире Степанова. Длился два дня. Это был предельный срок для работы наших конвентов, принятый по соображениям конспирации, так как более продолжительная работа конвента могла навеять подозрения.
Из участников этого конвента я помню:
От Петербурга: Некрасов, Керенский, Степанов, Демидов, Виноградов, Карташев, Д.П. Рузский, А.А. Майер, Макаров, Демьянов, К.Г. Голубков, я. От Москвы: Головин, Урусов. От Киева: Григорович-Барский, Штейнгель, Н.П. Василенко и др., всего человек 7 (Грушевского не было). От Екатеринбурга: Кроль. От Харькова: ? От Самары: ? От Саратова: Никонов. От Риги: латыш? От Ревеля: эстонец? От Одессы: тот же доктор? От Вильно: ? От Витебска: может быть, передан кому-то из петербургских братьев? Был еще один делегат из не помню какого города с Украины (не то Полтавы, не то Кременчуга – ложа там была организована сторонниками Грушевского).
Вначале были заслушаны доклады Верховного Совета о делах на фронте, с мест. Помню, о фронте докладывал Некрасов. Доклады с мест выявили довольно большой рост организации.
Затем конвент перешел к обсуждению вопросов общеполитического характера. Выступления свидетельствовали о сильном понижении патриотического настроения по сравнению с первыми месяцами войны. Все сильнее звучали резкие ноты: уверенность, что это правительство не может победить, что «для победы нужна революция». Особенно сильно эти настроения звучали в речах делегатов из провинции. Среди этих делегатов особенно крупных политических деятелей не было. Выступления на военные темы были совсем не ярки, часто они звучали даже несколько [слово неразборчиво], тем убедительнее было проявлявшееся в них революционное настроение. Представители центра должны были сдерживать эти настроения провинциальных делегатов, – в этом духе выступали Некрасов, Степанов (последний вообще у нас представлял правое крыло, все время тяготел к политике Прогрессивного блока), в этом же смысле говорил и я. Нам удалось убедить провинциальных делегатов ввести их настроения в желательную Верховному Совету норму, и принятая резолюция (ее не сохранилось) была составлена в духе политики Верховного Совета.
Последние перед революцией месяцы в Верховном Совете было очень много разговоров о всякого рода военных и дворцовых заговорах. Помню разные члены Верховного Совета, главным образом Некрасов, делали целый ряд сообщений – о переговорах Г.Е. Львова с генералом Алексеевым в Ставке относительно ареста царя, о заговорщических планах Крымова (сообщил о них Некрасов), о переговорах Маклакова по поводу какого-то дворцового заговора (Маклаков был старым французским масоном, но в русское масонство он не входил и едва ли вообще об их существовании догадывался). Был ряд сообщений в разговорах и даже заговорщических планах различных офицерских групп. Настроения офицеров в это время были вообще очень интересны, я присматривался к ним и сам, многое слышал от других, и основное, что меня поражало, – это полное отсутствие преторианских чувств, полный индифферентизм по отношению к царской семье. Политической активности в офицерских кругах было немного, преобладало пассивное ожидание неизбежного.
Организационно братство к этому времени достигло своего расцвета. В одном Петербурге в ложи входило 95 человек. Ложи существовали в Петербурге, Москве, Киеве, Риге, Ревеле, Нижнем, Самаре, Саратове, Екатеринбурге, Кутаисе, Тифлисе, Одессе, Минске, Витебске, Вильне, Харькове.
Из наиболее видных членов, кроме уже названных выше, я могу указать: По Петербургу: В.А. Оболенский, профессор-ботаник Костычев. По Москве: Ф.Ф. Кокошкин, И.И. Степанов-Скворцов. По Киеву: барон Федор Иудович Штейнгель (еще французский масон), Николай Прокофьевич (?) Василенко (из «Киевской Мысли»), Сергей Николаевич Чебаков (товарищ прокурора судебной палаты – по взглядам очень лево настроенный). По Риге – Земгал, после революции президент Латвийской республики.
Очень характерно, что в состав лож входило только очень небольшое число евреев. В момент моего вступления в Верховный Совет в братстве было всего только два еврея – я и Браудо; позднее в петербургские ложи были введены еще Р.М. Бланк и Штернберг, бывший народоволец, недавно умерший. Так же было и в провинции: в Киеве, например, и в Москве евреев в ложах совсем не было; из евреев в провинции я знаю одного в Одессе, да еще Кроля в Екатеринбурге. Может быть, были, конечно, и другие, особенно в Северо-Западном крае, но немного. Никаких формальных препятствий для приема евреев, конечно, не было, объяснялось это естественным отбором лиц из круга знакомых. Мало в ложах было даже иноверцев, например, лютеран и католиков. Преобладали люди коренной русской крови – великороссы и малороссы. Много было людей религиозных в полном смысле этого слова, даже православных. Интересно отметить еще, что состав лож в Прибалтике, в Риге и в Ревеле пополнялся исключительно из числа чисто русской и латышско-эстонской интеллигенции и общественных деятелей; представителей немецкого населения в них совершенно не было.
В области сближения с представителями революционных организаций значительный шаг был сделан в начале 1917 г. Как известно, в начале 1917 г. большевики сделали попытку вызвать демонстративное выступление в Петербурге, в соответствующем духе они распространяли прокламации по заводам. По этому поводу было созвано специальное собрание Верховного Совета, на котором было постановлено вступить в сношения с руководителями организации, чтобы убедить их отказаться от подобных выступлений. Были выбраны делегаты для переговоров – Керенский, Некрасов, Соколов и я. По инициативе этих делегатов были созваны те собрания у Соколова, рассказ о которых имеется в воспоминаниях Суханова .
Несмотря на все это, революция застала нас врасплох. Растерянность среди нас вначале была просто фантастическая. Насколько мало мы понимали смысл февральских событий, когда они начали носить очень серьезный характер, видно из следующего примера со мной лично. Последнее собрание Верховного Совета перед революцией было назначено на воскресенье, 26 февраля. Должно оно было состояться на квартире Коновалова (который тогда был в Верховном Совете), на Фурштадской. Мне позвонили о нем на квартиру, но не застали дома, так как я был на Васильевском острове, у своей теперешней жены . Мне позвонили туда и очень просили придти, но после некоторого колебания я все же не пошел: у моей теперешней жены был сердечный припадок и я бегал за врачом. Дальше, в это время уже не ходили трамваи и не было извозчиков. Конечно, если б сознавал, какие события идут, все же нашел возможность добраться до Фурштадтской, но думалось, что это будет обычное очередное собрание, если не побываю на нем, ничего не убудет. На следующий день меня разбудила в 6 часов утра жена Некрасова, она звонила по просьбе мужа, чтобы сообщить, что только что ему звонил из Государственной думы Родзянко о получении указа о роспуске и вызвал срочно в Государственную думу для совещания. Некрасов уже убежал туда и – «муж просил Вам об этом сейчас же сообщить». Я спросил, передать ли что Керенскому? Она ответила, что не знает. Звоню к нему сам, поймал его уже в передней, он шел в Государственную думу. Условились встретиться у Соколова тотчас же, как только он выяснит положение дел. Встреча эта состоялась в 10-10:1/2 часа утра, Керенский рассказал и убежал обратно в Государственную думу. Звонил он нам каждые полчаса, мы сидели и ждали. Вскоре увидели под окном беспорядочные толпы вооруженных солдат, помню кто-то сказал: «да это настоящий бунт». Настроение у нас было больше чем пониженное, – так лидеры русской революции готовили эту революцию!
Собраний Верховного Совета как такового в первые дни революции не было (Примечание: Первое собрание Верховного Совета состоялось уже после опубликования состава Временного правительства на квартире Керенского. Разговор на этом собрании шел о воздействии на левых. Чхеидзе на собрании не было), поэтому не было на нем и обсуждения вопроса о составе Временного правительства. Но группа руководящих деятелей Верховного Совета – Коновалов, Керенский, Некрасов, Карташев, Соколов и я, – все время были вместе, по каждому вопросу обменивались мнениями и сговаривались о поведении. Но говорить о нашем сознательном воздействии на формирование Временного правительства нельзя: мы все были очень растеряны и сознательной задачи сделать состав правительства более левым во всяком случае не ставили. Тем не менее известное влияние мы оказывали, и это чувствовали наши противники, почему тогда приводили слова Милюкова, который заявил, что «над правительством начинает тяготеть какая-то тайная сила».
Позднее был ряд собраний Верховного Совета, бывал на них и Чхеидзе, хотя каждый раз затаскивать его туда удавалось только с трудом. Он еще с началом войны стал явно уклоняться от посещения Верховного Совета, а после революции в частном разговоре со мною и прямо говорил, что считает роль братства оконченной и настаивал на прекращении его деятельности. Официально об этом он, однако, не заявлял, соответствующие предложения в Верховный Совет не вносил, и хотя и с пропусками и очень неохотно, но посещал заседания Верховного Совета – последний раз в Верховном Совете я его видел в октябре 1917 г. на совещании с новыми членами.
Основная забота Верховного Совета в это время состояла в воздействии на левые партии в целях удержания их в русле коалиционной политики. Значительная доля работы в этот период выпала на меня, так как все основные разговоры с Советом рабочих депутатов, то есть с Чхеидзе, в этот период вести приходилось мне. Часто Керенский, узнав о каком-либо решении Совета, просил меня съездить в Таврический дворец. Я ехал и говорил, причем тот факт, что Чхеидзе был братом, сильно облегчал мне задачу, я мог говорить с ним совсем просто: «чего кочевряжитесь, ведь все же наши считают это неправильным, надо исправить и сделать по-нашему» . Историю всех этих поездок, наверное, можно будет восстановить, если просмотреть комплект «Речи»: я тогда давал сведения Львову.
Большую роль играли братские связи в деле назначения администрации 1917 года на местах. Да это и вполне естественно: когда вставал вопрос о том, кого назначить на место губернского комиссара или на какой-нибудь другой видный административный пост, то прежде всего мысль устремлялась на членов местных лож, и, если среди них было сколько-нибудь подходящее лицо, то на него и падал выбор.
Конечно, из провинции братья говорили в сношениях с теми из членов правительства, которые состояли в братстве, совсем иным тоном. Помню, я как-то говорил по прямому проводу с Гегечкори в Тифлисе, и в том, как он ко мне обращался, явно чувствовалось, что это, помимо всего) прочего, брат говорит с братом. Из вновь принятых за месяцы революции братьев я помню Н.Д. Авксентьева (и ранее бывшего масоном во Франции) и Б.В. Савинкова .
За идею коалиции Верховный Совет держался до конца. Именно по решению Верховного Совета я в таком духе вел собрания в Малахитовом зале, на котором я председательствовал. Поддерживали Верховный Совет и его члены коалицию и на Демократическом совещании .
Несколько раз Верховный Совет обсуждал вопрос о войне и большинство склонилось к мысли о необходимости форсировать заключение мира. Я был решительным сторонником активных шагов в этом направлении, и помню, что в период споров о стокгольмской конференции я читал на эту тему доклад в редакции «Дней», по моим же наблюдениям и в кадетских кругах ставился этот вопрос. Я считал тогда, что воевать мы не можем, – об этом говорили все доклады с фронтов, – а поэтому необходимо убедить союзников, что мы можем лопнуть, если они не согласятся на общие переговоры .
Обсуждения в Верховном Совете вопроса о необходимости добиваться отставки Милюкова я не помню.
Ни Кишкин, ни Смирнов членами братства не были, и введение их в правительство объяснялось совсем не этим. В этот период формирование правительства уже не шло по линии «масон – немасон», многие с охотой искали подходящих людей из буржуазных кругов вне братства.
Из отдельных собраний Верховного Совета я помню собрание в июле 1917 г. на квартире у Некрасова (на этом собрании Чхеидзе присутствовал). Вопрос стоял о преследованиях большевиков и о коалиции. Общей точкой было в это время, что левые губят коалицию, а к.-д. являются ее стержнем. Много нападок в это время в братских кругах было на Переверзева в связи с опубликованием им документов о большевиках. Вопрос этот тогда обсуждался на этом заседании Верховного Совета, – последний, хотя и с оговорками, но встал на сторону Переверзева, найдя, что в целом он действовал правильно .
Последнее заседание Верховного Совета имело место в конце сентября или даже в начале октября 1917 г. в связи с приездом киевлян – Григоровича-Барского и Чебакова. Это вообще было единственное такое собрание Верховного Совета за месяцы революции, – на всех других киевлян не было. Был на этом собрании и Чхеидзе. Григорович-Барский и Чебаков приехали в Петербург, чтобы раскрыть глаза правительству, по их выражению, на подлинные вожделения украинцев, которые в это время уже стояли на позиции полного отделения от России и склонялись к немецкой ориентации, и заставить Временное правительство бороться с этим сепаратизмом. На собрании Верховного Совета киевляне горько сетовали, что правительство так далеко идет в своих уступках. Все высказывавшиеся члены Верховного Совета, – и Чхеидзе в том числе, – признавали необходимость выступления Временного правительства против украинских сепаратистов. В соответствующем духе и было принято решение, – о воздействии на Временное правительство в соответствующем смысле.
Это собрание было последним. Вскоре после этого совершился большевистский переворот, и собрания Верховного Совета стали вообще невозможны: Керенский и Некрасов были в нетях, скоро и я сам уехал в Финляндию, где пробыл до апреля 1918 г. С мая по декабрь 1918 г. я жил полулегально в Петербурге, временами наезжал в Москву, скрывался от большевистских местных властей и в то же время через знакомых хлопотал о визе на выезд в Германию. Крестинский, к которому тогда по этому делу обратились, предложил мне, если я хочу выехать за границу, занять пост эксперта в Берлине» при полпредстве. Я, конечно, отказался, раз он отказался помочь в добывании визы. В это время я видел кое-кого из членов Верховного Совета – Головина, Некрасова, Балавинского.
В декабре 1918 г. выехал за границу.
Летом 1919 г. ряд членов Верховного Совета встретились в Париже: Керенский, Коновалов, Балавинский, Волков, Демьянов, я – и решили восстановить нашу организацию в эмиграции. В Верховный Совет тогда мы ввели еще Авксентьева Н.Д. и Рубинштейна (харьковский, в России входил в харьковскую ложу, но на конвентах я его не видел ни разу). Секретарем был избран Демидов.
В дальнейшей работе Верховного Совета я участия не принимал, так как не верил в дело. К этому же присоединялось и сильное отрицательное отношение к Керенскому. Против него я не выступал: в конце концов он не виноват, ведь мы его выдвинули и вообще создали, сами мы и ответственны за него. Меня не раз пытались убедить вернуться вновь к работе, особенно часто об этом говорил со мной Чайковский, который, судя по всему, в эмиграции стал играть очень видную роль в масонстве.
С Крапоткиным дело обстояло так: знаком я с ним очень давно, и каждый раз, проводя лето в Англии, я часто бывал у него. Как-то около 1910 г. я познакомился у него с [неразборчиво], которого мне Крапоткин рекомендовал как масона и автора книги о роли масонства в революции 1789 г. Крапоткин мне об этой книге говорил, что она очень интересна, хотя автор и преувеличивает роль масонства, и очень советовал ее прочесть. Тогда я еще не был масоном и не обратил на этот совет внимания. Но когда вступил в ложу, то вспомнил этот разговор и очень им заинтересовался. Помню, я рассказывал о нем в ложе, и так как все остальные члены тогда были заинтересованы, то в следующую поездку в Англию, – а ездил я туда почти каждое лето, – я сам, при встрече с Крапоткиным навел разговор на эту тему и попытался выяснить его отношение к масонству. Был ли он сам масоном, я не знаю, – говорил он на эту тему очень осторожно. Смысл его ответа сводился к следующему: в русских условиях, при существовании самодержавия, организация, в основе которой лежит стремление к объединению людей на основе определенных нравственных принципов, может иметь большое значение для дела борьбы против самодержавия, так как она может создать действительное объединение разномыслящих людей, могущих понимать друг друга и всецело друг другу доверяющих .
Гуверовский институт войны, революции и мира. Архив. Коллекция Б.И. Николаевского. Серия 284, ящик 719, папка 4. Ксерокопия начала 60-х гг. с подлинной тетради Николаевского, л. 43-54 и 65-72.
*
Алфавитный список русских масонов, упоминающихся в публикации в документах введения (ДВ), интервью Чхеидзе (Ч), Гегечкори (Ге), Гальперна (Га) и примечаний (П)
Абашидзе Ге
Авксентьев Н.Д. (1878-1943) ДВ, Га
Александр Михайлович, вел. кн. ДВ
Антоновский Ю. М. (1859-1911) ДВ
Аргунов А. А. (1867-1939) ДВ
Аронсон Г. Я. (? -1968) ДВ
Арсеньев А. А. ДВ
Баженов Н.Н. (1857-1923) Га, П
Балавинский С. А. Га
Бамес ДВ
Барт Г. ДВ, Га
Бахрадзе Я. Ге
Бебутов Д.О. (1859-1916) ДА, Ч, Га
Беклемишев П. П, ДВ
Беренштам Ге
Бланк Р.М. Га
Богучарский В.Я. (1861-1915) ДВ, Ч, Га
Браудо А.И. Ч, Га
Брук ДВ
Брунс ДВ
Брусов Я. Я. Га
Букейханов П
Бурышкин П. А. (? -1959) Ч
Буслов П
Василенко Н.П. Га
Венцковский Ч
Вересаев ДВ
Веретенников А.П. П
Вермишев X. А. ДВ
Виноградов ДВ, Га
Волков Н.К. (1875- ?) Ч, Ге, Га
Волковер ДВ
Гальперн А.Я. ДВ, Ч, Га
Гегечкори Е.П. (1881-1954) ДВ, Ч, Ге, Га
Гиппиус З.Н. Га
Головин Ф.А. ДВ, Ч, Га, П
Гольдовский А. (1865- ?) П
Голубков К. Г. Га
Гордиенко П
Григорович-Барский Д.Н. Ч, Га
Грушевский Га
Гуревич Б. ДВ
Гуревич В.Я. ДВ
Демидов И. П. (1873-1946) Ч
Демьянов ДВ, Га
Диоголидзе Ге
Дмитриев П
Елшин ДВ
Ефремов И.Н. (1866-?) Ч, Га
Зданович Г.Ф. Ч, Ге
Земгал Га
Знаменский ДВ
Иванов Ч
Измайлов П
Исаев А.А. ДВ
Караулов М.А. Ге, П
Кармин Га, П
Кедрин Е.И. ДА, Га, П
Керенский А.Ф. (1881-1970) ДВ, Ч, Га, П
Кильвейн Г. Р. (1864-1909) Га, П
Кипиани П. Ч
Ковалевский М.М. (1857-1916) ДВ, Ге, Га, П
Кокошкин Ф.Ф. (1871-1918) Га
Колюбакин (1868-1915) ДВ, Ч, Ге, Га
Коновалов А.И. (1875-1948) ДВ, Ч
Коровиченко ДВ
Костычев С. П. (1877-1931) Га
Кроль Л.А. (1871-1931) Га
Кузьмин-Караваев В.Д. (1859-1927) П
Кускова Е.Д. (1869-1958) Га
Ледницкий Ч
Лучицкий Ч
Майдель Г. бар. (1877- ?) П
Майер А.А. Га
Макаров П.М. (1872-1922) Га, П
Маклаков В.А. Га
Максудов кн. П
Марголин А.Д. ДВ
Маргулиес М.С. (1869-1939) ДВ, Га, П
Масловский (псевд. Мстиславский) (1876-1943) ДВ, Га
Мациевич ДВ
Мережковский Д.С. Га, П
Некрасов Н.В. (1879-1940) ДВ, Ч, Ге
Никонов Га
Обнинский В. П. (1867-1916) Га
Оболенский В.А. (1869-1938) Га
Овчинникова В. ДВ
Орлов-Давыдов А. А (1872- ?) ДВ, Ч, Ге, ГА, П
Павлицкий ДВ
Панкратов Ч
Пергамент П
Переверзев П.Н. (1871-1944) Га
Писаревский ДВ
Прокопович С.Н. (1871-1955) Га
Ржевский В.А. Ч
Роберти де Е.В. (1845-1915) ДВ
Розанов П
Рубинштейн Я.Л. (? -1963) Га
Рузский Д.Н. ДВ, Га
Савинков Б.В. (1879-1925) ДВ, Га, П
Свечин А. (1865 – ?) Га
Сигов (отец) Ч
Сидамон-Эристов Г. Ге, Га, П
Симонов П
Скворцов-Степанов И.И. (1870-1928) ДВ, Га
Скобелев М.И. (1885-1939) Ч, Га
Соколов Н.Д. (1870-1928) ДВ, Ч, Ге, П
Степанов В.А. Ч, Ге
Субботич П
Суханов Н.Н. Ч, Га
Теплов В. (1861- ?) ДВ
Терещенко М.И. (1888-1958) ДВ, Ге
Тер-Погосян М. М. (1890-1970) ДВ
Туманов ДВ
Урусов С.Д. (1867- ?) ДВ, Ге, Га, П
Федорович ДВ
Харитонов Ч, Ге
Цейтлин М.С. ДВ
Чайковский Н.В. (1850-1926) ДВ, Ч, Га
Чебаков С.Н. Га
Черносвитов ДВ, П
Чхеидзе Н.С. (1864-1926) ДВ, Ч, Ге, Га, П
Чхенкели А.И. (1874- ?) Ч, Га
Шах В.М. (1880- ?) ДВ
Штернберг Га
Швецов С.П. Ч
Штейнгель Ф.И., бар. Га
Из 127 масонов, упомянутых в списке, составленном на основе публикуемых документов, в «Биографическом словаре» из книги Н.Н. Берберовой назван только 61.
* * *
Комментариев нет:
Отправить комментарий