ТОВАРИЩ СТАЛИН, ВЫ БОЛЬШОЙ УЧЕНЫЙ...: МЫСЛИ О ФАШИЗМЕ

М. К. Первушин
МЫСЛИ О ФАШИЗМЕ
1927 г.
________________________________________

Народился, развивается, растет, пуская новые и новые корни в уже подготовленную событиями плодородную почву, и давая новые и новые зеленые побеги, наш, русский фашизм.
Живет он в разных странах, где ютятся и едят горький хлеб изгнания и рассеяния миллионы ушедших с родины русских. Но живет он, русский, национальный русский фашизм, и там, откуда мы по воле Судьбы, временно ушли, и мы знаем, что его существование и рост пугают большевиков, мы знаем, что вожди большевиков в дальнейшем росте этого боевого движения видят грозную опасность для своего владычества над Россией, хотя, сейчас, это движение делает только первые, и очень трудные шаги, и его развитие на каждом шагу встречает огромные препятствия.
Является ли Россия исключением в этом отношении? Конечно, нет!
Фашистское движение идет во всем культурном мире. Буквально нет такой, более или менее культурной страны, где этого движения не было бы. Есть фашизм английский, французский, испанский, германский, голландский, шведско-норвежский. Появляются фашистские течения в экзотических республиках Центральной и Южной Америки. Есть уже фашизм Южно-африканский. Делает первые шаги фашизм в Австралии и Новой Зеландии.
Дело идет к тому, что это движение, зародившееся около семи лет назад в Италии, становится движением мировым.
Мир — он велик. Одним из основных законов, регулирующих его жизнь, является закон инерции, а по-русски — косности. Каждое новое идейное движение, политическое ли, этическое ли, или религиозное, — оно осуждено вступить в борьбу, с владеющей массами и пространством, инерцией, и раньше, чем разлиться широкой и глубокой волною, оно должно преодолеть инерцию, преодолеть общую косность
Если новое движение является жизненным, имеющим законные права на существование, — оно, путем напряжения своих молодых сил, преодолевает инерцию. Если ему не удается преодолеть инерцию — значит, оно не обладает необходимым импульсом, и оно осуждено не гибель.
Но фашизм, как мы знаем, победоносно прокладывает себе дорогу в мире. Его поступательное движение, в своей настоящей стадии, имеет определенный характер, довольно быстрого нарастания. Движение не глохнет, а развивается, захватывая все большие и большие пространства, увлекая все большие и большие массы. И пусть далеко не везде фашизму удается осуществление намеченных им целей, пусть в большинстве стран, где фашизм существует, ему приходится еще завоевывать права гражданства, — все же, поступательный характер движения является неоспоримым, а это заставляет верить, что окончательная победа за фашизмом обеспечена. Будущее за фашизмом. И я, как первый русский, примкнувший идейно к фашистскому движению, как первый русский журналист, с самого начала этого движения в Италии, почуявший его колоссальное значение и начавший пропагандировать фашистскую идею в русской среде, — считаю себя имеющим право сказать:
Будущее — за нами, фашистами.

Оглядываясь на прошлое, совсем недавнее, а вместе и такое далекое.
Больше пяти лет назад в качестве давно обосновавшегося в Италии человека, причастного итальянской журналистике, обязанного по своей журналистской профессии, изо дня в день, наблюдать местную жизнь, я принялся корреспондировать о фашизме тем эмигрантским органам печати, сотрудником которых тогда являлся. Результаты получились и совершенно неожиданные, и весьма мало приятные для меня.
Многоуважаемый редактор одной крупной берлинской газеты написал мне сухо:
— Мы не можем уделять место таким мелким и имеющим чисто местное, узко ограниченное значение явлениям. Пишите о чем-нибудь другом!
Еще более многоумный и высокоученый редактор парижской газеты оповестил меня через секретаря редакции:
— Итальянское фашистское движение мы приравниваем к искусственно насаждавшемуся в России черносотенному и открыто погромному движению. Нас удивляет, что вы смотрите на подобное движение с положительной точки зрения
Несколькими неделями позже, третий «господин редактор», к тому же человек, много лет проживший в Италии и считавшийся поэтому авторитетом, по итальянским делам, писал мне:
— Вы, как всегда увлекаетесь. Но вы должны были бы лучше знать итальянцев. Не понимаю, как вы можете придавать серьезное значение этому курьезному движению. Ведь, ясно же, что это — горящий пук соломы. Вспыхнул, запылал ярко, а через минуту — погас. И ничего нет, кроме пепла...
Это последнее письмо было получено мною уже в те дни, когда по воле Муссолини, шла фашистская мобилизация, завершившаяся «походом на Рим» и приходом фашистов к власти.
Позже, когда Муссолини был уже итальянским премьер-министром, я снова принялся стучаться в двери русских редакций, пытаясь заинтересовать их судьбами итальянского фашизма, и дать мне возможность пропагандировать Фашистскую идею в русской эмиграции. И опять полученные мною результаты были и неожиданными, и неприятными для меня. Берлин писал мне:
— Но, ведь, ясно же, что фашисты, узурпировав власть, оказались в безвоздушном пространстве и обречены задохнуться в нем или через несколько недель, или даже через несколько дней!
Париж откликался:
— Антидемократические тенденции и антидемократические приемы итальянского фашизма уже совершенно дискредитировали это беспочвенное движение. Мировая Демократия задавит фашизм, не прибегая даже к силе, задавит его, просто, одним своим презрением.
Тщетно стучался я тогда и в двери русских издательств, отдавал даром свой труд, лишь бы получить возможность напечатать и распространить брошюру, посвященную истории развития фашистского движения в Италии, фашистской доктрине, возможному значению фашизма для всего культурного человечества, и предполагаемым судьбам итальянскою фашизма, как авангарда мирового фашизма:
Одни отвечали, что «политика надоела». Другие ссылались на насыщенность книжного рынка. Третьи боялись, связанных с изданием небольшой брошюры, грошовых расходов. Четвертые откровенно признавались, что это — не по их части. Вот, если бы какой-нибудь этакий сенсационный романчик с уголовщиной и с сильно эротическими сценами...
Давно ли это было?! Чуть не вчера... Пять лет, четыре года... Та картина, которую мы наблюдаем сейчас — не имеет ничего общего с наблюдавшеюся раньше.
В самой Италии, на родине фашизма, Муссолини держит власть в железных руках уже пять лет. Эта фашистская власть пережила несколько жесточайших кризисов, — но справилась с этими кризисами и укрепилась, закалив силы в борьбе, грозившей молодому фашизму гибелью. Итальянский фашизм успел накопить уже богатый, чисто государственный опыт, как положительный, так и отрицательный, и этим, местным опытом, начинают глубоко интересоваться правительства других стран. Отношение к фашизму во всем мире резко изменилось в том смысле, что ни у кого же, даже у многоумных господ редакторов больших русских эмигрантских газет — не хватает смелости отрицать огромное значение фашизма и утверждать, что это движение подобно пламени от пучка сухой соломы.
Фашистская идея проложила дорогу и в русскую среду. Появляются, радующие взор, буйные всходы русского фашизма.
И вот, в эти-то дни мне, повторяю, первому по времени русскому Фашисту, и первому, принявшемуся сеять на русской ночве фашистские семена, — хочется поделиться с читателями «Нашего Пути», первого русского органа национального фашизма, моими мыслями о фашизме, его причинах, его корнях, его правах. Его роли.
Но раньше, чем приняться излагать мои «мысли о фашизме», считаю необходимым сказать следующее:
На итальянском языке имеется уже достаточно богатая документальная литература, посвященная фашизму. Кое-что переведено и на русский язык, и, между прочим, совсем недавно на страницах «Нашего Пути» печатался отличный перевод книжки Сарфатти о фашизме и о «Дуче» Однако, пользование чисто итальянским материалом, даже в переводе, далеко не даст тех результатов, которые были бы желательны, — и это совершенно понятно; ведь, итальянцы то пишут для итальянцев, и о том, что и пишущими и читающими наблюдалось и переживалось. Это значит, что пишущий избавлен от необходимости говорить подробно о массе вещей, ибо свой, итальянский читатель это все и знает, и помнит. Он понимает все с полуслова. А, вот, принимается за чтение итальянского материала иностранный, особенно же русский читатель, — и оказывается в затруднительном положении, ибо на каждом шагу натыкается на то, о чем имеет лишь весьма смутное представление, а зачастую никакого представления.
Кроме того, у итальянцев имеется собственная, чисто итальянская точка зрения на фашизм, — совершенно законная. Но, ведь итальянский фашизм неразрывно сплелся с итальянским национализмом, и, в множестве случаев, трудно разобрать, что относится к фашизму в его чистом, идейном виде, а что должно быть отнесено за счет итальянского национализма.
Однако, — если фашизм, как таковой, — есть явление мировое и потому «интернациональное» — местный, итальянский национализм никак не может, и, конечно, не должен претендовать на такое широкое значение. У нас, детей Великой России, создавшей собственную культуру, имевшей собственные национальные задачи и цели, должен быть и собственный, русский или «российский» национализм. А раз это так, то и на фашизм мы имеем право, и больше, мы обязаны смотреть не через ту призму, которой пользуются итальянцы, а через призму русскую.
Если признать, что фашизм есть явление общее, а это так, то — фашизм итальянский делается неизбежно явлением частным, входящим лишь одним из элементов в явление общее.
Влияние территориальности тут сказывался очень резко. До такой степени, что сам Муссолини, частенько выступает с заявлениями, в которых утверждает, что «фашизм неповторим». Иначе говоря, сам творец итальянского фашизма склонен отрицать права на существование за всяким иным, кроме итальянского, фашизмом.
Это, конечно, ошибочно, и рост фашизма в разных странах уже показал что в данном случае Муссолини ошибается.
Отмечу еще: на русском языке имеется отличная брошюра о фашизме, написанная моим уважаемым коллегой В. Новиковым. Но далеко не весь ценный материал мог быть уложен в рамки этой брошюры. И у меня найдется, что сказать моему далекому читателю
Был, как-то в Риме, проездом, один крупный политический деятель старого русского режима. Мне с ним пришлось встретиться на вокзале, в ожидании отхода поезда, увозившего соотечественника в Париж и Лондон. В нашем распоряжении было минут двадцать. А говорить приходилось о многом. И вот, уже усевшись в купе, в ожидании третьего звонка, приезжий ошарашил меня предложением:
— Не можете ли вы просветить меня по части фашизма? Что это за штука? В чем смысл? Какова «фашистская доктрина»? Признаться, мне, до сих пор как-то не удавалось урвать время от моих прямых занятий, чтобы познакомиться с этим движением...
У меня, признаться, даже дух захватило. Ведь, вот, если бы кто-нибудь предложил этому человеку рассказать «в общих чертах» историю деятельности, ну, скажем, кадетской партии в Государственной Думе, он облил бы собеседника своим презрением.
— Такая обширная тема. Один эпизод с «Выборгским воззванием» чего стоит?! А выступления П. Н. Милюкова? А поездка в Париж, для агитации против государственного займа?! Ну, разве можно на такую обширную тему вести беседу «от звонка до звонка»...
А, вот, если речь зашла о фашизме, — иное дело:
— Скажите, в двух словах, суть фашистской доктрины!
Политические доктрины никак нельзя уподоблять математическим формулам. Политика — это, ведь, не алгебра. Там, в алгебре, какая-нибудь, истина может быть дана в простой формуле:
— Двучлен А плюс В, возведенный в квадрат, равняется У в квадрате, плюс 2АВ, плюс В в квадрате.
Политическая доктрина — нечто живое. Она вырастает из симбиоза и взаимодействия многих разнородных элементов: и бытовых, и экономических, и исторических, и психологических. Тут никак нельзя сводить все к какой-нибудь коротенькой «формуле», по той простой причине, что целый комплекс сложнейших явлений не укладывается в отвлеченной математической формуле.
Конечно, не так трудно дать «общее представление» о фашизме и в очень коротких терминах. Скажите, что «фашизм есть антитезис большевизма», — и вы не уйдете далеко от истины. По это не значит, что вы, противопоставив фашизм большевизму, этим самым уже дали исчерпывающее определение фашизма. На самом деле, вы только определили то место, которое фашизм, и не весь, а «некий», занимает по отношению к большевизму. Вы отметили только один из многих факторов фашизма.
В антифашистском лагере, там для фашизма имеется еще более грубое и упрощенное определение:
— Фашизм — да это, ведь, тот же большевизм, только вывернутый наизнанку!
Это — обвинительный приговор фашизму, вынесенный даже без совещания, судом господ присяжных заседателей мирового демократического трибунала, присвоившего себе право судить всех и вся с заоблачных высот демократических идей, формулированных творцами французской революции 1789 года.
У социалистов всех оттенков, не исключая и большевиков, для фашизма имеется уже готовое определение:
— Фашизм является орудием мирового капиталистического строя, выработанным и применяемым для удержания пролетариата в рабстве по отношению к буржуазии.
Недавно, беседуя со мной в Риме, некий новорожденный дипломат «из бывших сельских учителей», представитель одного «новообразования», выпалил такое определение фашизма:
— Фашизм — это хулиганство, прикрывающееся политическим флагом.
И, представьте, и он был вовсе не далек от истины! Но от какой — это вопрос!
Вся суть в том, что в его «новообразовании» оперирует шайка заведомых хулиганов, присвоившая себе, неведомо на каком основании, название «фашистов».
А посмотрите в другую сторону, и вы там найдете другое определение фашизма, данное одним из ближайших соратников Муссолини несколько лет назад, в медовые месяцы пребывания фашистов Италии у власти:
— Фашизм есть крестовый поход для спасения мировой культуры, для спасения всего человечества. Фашисты — это рать современных крестоносцев.
Если вы обратитесь к самому Бенито Муссолини, родоначальнику, идеологу и верховному руководителю итальянского фашизма, то, к своему несказанному удивлению услышите от него, что, дескать, «фашизм — есть чисто итальянский феномен, могущий существовать и развиваться только на итальянской же почве, только в итальянских бытовых и исторических условиях». И вы услышите еще от Муссолини, что, по его мнению, сие будто бы чисто итальянское движение является «неподражаемым» для других стран. В других странах, в другой обстановке, — там могут проявляться, могут развиваться какие-то другие движения, внешне схожие с итальянским фашизмом, но по существу — совершенно другого рода,
При всем моем уважении к Муссолини, — с этим его заявлением я никак согласиться не могу, и по той простой причине, что тот же Муссолини, в сравнительно недавнем прошлом, когда итальянский фашизм выдерживал на своих плечах всю тяжесть кровавой борьбы с натиском разрушительных сил, во главе которых шли социалисты, — смотрел на итальянское фашистское движение, как на определенную часть обширного международного движения. Отсюда-то и идет приведенное мною выше определение фашизма, как мирового похода крестоносцев на защиту всего культурного достояния человечества.
Нынешним заявлениям Муссолини резко противоречит и тот факт, что пусть с запозданием, но, все же, фашистское движение проявляется и завоевывает почву и в других странах, даже очень далеких от Италии, и в обстановке, которая ничего общего с обстановкой итальянской как будто не имеет.
Но, разумеется, Муссолини совершенно прав, когда говорит о «подражании» и о «повторении»: суть в том, что, по самой своей натуре, политические движения не могут иметь ни малейшего успеха, если они являются попытками слепого и формального подражания, попытками повторения.
То, что было совершенно законным, уместным, целесообразным, скажем, в Италии в 1922-1922 годах, — отнюдь не может быть «повторено», скажем, в Испании, — ибо в Испании — совершенно иная обстановка, и совершенно иной «людской материал», и у этого «людского материала» совершенно другие национальные задачи.
Разрешите мне привести, к случаю, один маленький, но очень характерный эпизод из русской военной истории.
Около шестидесяти лет тому назад, в эпоху завоевания Туркестана, один небольшой русский пехотный отряд схватился с очень большими количественными силами бухарцев. Русские сразу перешли в наступление. Неприятель находился на равнине. По пути — неглубокая, по пояс, речка. Солдаты перебрались через речку, но дальше — нет возможности идти «бегом» в тяжелых солдатских сапогах — по пуду воды. Командир скомандовал: задирай ноги вверх!
А когда вода вытекла — «Вставай! Стройсь! Вперед!». Бухарцы были разбиты на голову. С трудом спасшийся от плена военноначальник эмира сразу сообразил в чем дело:
— Урусы наколдовали! И бухарским войскам был отдан приказ:
Каждый раз, когда предстоит схватка с Урусами, надо ложиться на землю и задирать ноги вверх!
Результаты от применения такой тактики, конечно, не замедлили дать себя знать в ряде поражений бухарцев, которые не всегда успевали даже выполнить «хитрое колдовство» и снова стать на ноги...
Итальянские фашисты, возрождая старую-престарую традицию, ввели в употребление так называемое «приветствие по-римски»: человек становится в известную позицию, — так когда-то становились римские воины, — и театральным жестом протягивает вперед правую руку в уровень с плечом.
Представьте, — здесь это ничуть не режет глаз. Но, если, скажем, где-нибудь в ледяных пустынях Гренландии зашитые в меха эскимосы вздумают принимать такие позы римских воинов, и делать такие величественные жесты, — это, конечно, будет производить весьма комичное впечатление.
У итальянских фашистов создалась своя форма на ногах обмотки. Короткие шаровары. Черная сатиновая или шерстяная рубашка запущена в штаны. На голове — шапочка бескозырка, формою напоминающая турецкую феску, с черной кисточкой. «Форма» эта родилась совершенно естественно в период гражданской войны, когда «боевым дружинам» фашистов нужно было подобие «мундира», дабы в схватках отличать своих от чужих. И такое обмундирование, по тогда существовавшим условиям — являлось общедоступным экономически.
Но, если, скажем, нарождающиеся где-нибудь в знойной Африке туземные фашисты вздумают щеголять в черных рубашках и черных же шапочках под палящим африканским солнцем — пиши пропало: на походе один за другим будет сваливаться от солнечного удара.
Я нарочно привожу именно такие, чисто житейские «примеры», чтобы ярче иллюстрировать основную мысль:
Слепое подражание и попытки «повторения» к добру приводить не могут.
Но это означает следующее:
— Мы должны не подражать слепо, а действовать сознательно, продуманно. Мы должны пользоваться, но пользоваться, конечно, разумно и умело чужим опытом. Действуя, мы должны применяться к обстоятельствам, к обстановке, и ни в коем случае не вдаваться в грех, о котором говорит старая русская пословица, требующая, чтобы человек умел видеть «лес», то есть общее, хотя бы и заслоняемый «деревьями», то есть «частным».
Итак: нам нужна душа фашизма, нам нужен дух фашизма, а все прочее годится «постольку-поскольку».
Посмотрим же, в чем эта «душа фашизма», в чем этот «дух».

* * *

Колумб, отплывая из Палоса, даже не подозревал о существовании гигантского американского континента: он плыл искать прямого пути в Индию. Говорят, что «Колумб открыл Америку». На самом деле, он «открыл» только некоторые острова, близкие к американскому континенту. Уже после Колумба, продолжателям его дела, пришлось странствовать больше ста лет, открывая Америку кусок за куском.
То же самое происходит и с политическими доктринами. То же было и с фашизмом, в лице итальянского фашизма.
Первый, и, пока что единственный серьезный теоретик и идеолог фашизма, создатель этого мощного движения, его руководитель, его «Дуче», Муссолини отнюдь не породил фашистскую доктрину в готовом и полном виде, как, по классическому мифу, Минерва родилась из головы Зевса-Юпитера.
Теперь, но только теперь, Муссолини очень и очень строптиво возражает против предположения, что «фашизм родился, как естественная реакция против буйного разгула руководимого социалистами и особенно коммунистами каторжного типа итальянского революционного движения 1919-1920-1921 годов».
Но объективно — это так, а не иначе. Рождение фашизма именно таково: разгул революционных течений, эксцессы опоенной революционным дурманом буйной черни, злая анархия, кошмарные условия существования для основной, мирной по натуре, трезвой трудолюбивой массы населения, все это пробудило и обострило, бессмертный в итальянской нации, инстинкт самосохранения. Этот инстинкт принялся искать потребных форм, чтобы проявить себя в широких размерах. Муссолини проявил исключительную способность к интуиции, проявил огромный организаторский талант, проявил и другие таланты, и нашел, оказавшуюся весьма подходящей, сразу для воплощения потенциальной энергии в жизнь внутреннего движения. Он создал «фации», «пучки» из способной активно действовать и национально мыслящей молодежи, главным образом — из той, которая прошла боевую школу мировой войны, и которой победа социалистов грозила смертельной опасностью.
Смею думать, что, по крайней мере, на первых порах вся «фашистская доктрина» сводилась вот к чему:
— Нам грозит нож социалистического мясника. Неужели же мы должны покорно и безропотно подставлять горло?
И дело началось именно борьбой во имя собственного спасения.
Если это и была «Минерва», то, во всяком случае, при выходе из головы Юпитера — она имела отнюдь не ту сложную форму, какой она облекается теперь...
Муссолини, как вы знаете, вышел из рядов социалистической партии, где, в молодости, вплоть до начала Мировой войны, он играл очень и очень видную роль. Но, как социалист, он никогда не был теоретиком социалистической доктрины, хотя бы таким, как его же соотечественники Турати и Сэррати, не говоря уже о Плеханове, Ленине, Энгельсе, Марксе и прочих «великих в Израиле» от социализма.
Муссолини был не столько «социалистом», сколько «революционером», ухватившимся за социализм, как за, по существу, революционное учение. В социалистических рядах он и отмежевал себе место не «теоретика» и «идеолога», а «революционного практика».
Здесь не место, да и не время заниматься вопросом, как, почему, при каких именно условиях — будущий родоначальник фашизма порвал с социалистами. Важно заметить одно: исключительно активная, полная творческих элементов и буйной энергии натура Муссолини заранее предопределяла для него необходимость не ограничиваться просто разрывом со вчерашними соратниками, но и вступление с ними в борьбу.
Для таких натур нет середины: или друг, или смертельный враг.
Но социализм, вообще, есть течение антинациональное по основной идее. Для социализма национализм является если не единственным, то одним из главных врагов. Поэтому-то совершенно естественным явилось, что, порвав с социалистами и испытывая непреоборимую жажду вступить с ними в борьбу, Муссолини устремился в сторону национализма. Но национализм связан и с другими основными элементами современной культуры, и в первую голову — с так называемым «капиталистическим строем», а проще говоря — с принципом частной собственности.
Анализируя первые этапы фашистского движения в Италии, когда главным деятелям этого движения, с Муссолини во главе, — просто было некогда заниматься созданием сложных политических теорий, мы ясно видим, что тогда «фашистская доктрина» сводилась к весьма скромной формуле:
— Надо защищать свою жизнь, свое достояние. Отсюда вытекала необходимость защищать гарантирующую право на жизнь и достояние, граждан государственность.
Но итальянская государственность тех бурных дней находилась в печальнейшем положении. Если она еще и существовала, то исключительно по инерции. Длившееся на протяжении целого столетия, систематическое развитие формально демократической идеи, с построенными на этой идее инструкциями совершенно атрофировало монархическую власть. Король практически превратился в подобие «Верховного Нотариуса», все дело которого сводится к «скреплению» своей подписью и своей королевской печатью актов, формулирующих действия парламентского правительства. И в критический период в жизни страны королевская власть оказалась, как бы не существующей. С другой стороны, и Парламент, построенный на чисто демократических принципах народного представительства, и в теории выражающий волю большинства, оказался практически совершенно безоружным и бессильным перед буйным, диким, открыто разрушительным натиском революционной черни.
Торжествовал принцип, по которому «законно сформированное и законопослушное парламентское правительство не может действовать иначе, как в рамках полной законности, орудиями и средствами, предоставляемыми в его, правительства распоряжение существующими законами».
Но торжество этого принципа приводило вот к чему: так как законы не предусмотрели, да и не могли предусмотреть, возможности грубого засилия ничтожного количественно, но могучего решимостью и полным презрением к пресловутой «воле большинства» революционного меньшинства, так как законы не предусмотрели, да и не могли, конечно, предусмотреть, что подавляющее большинство мирного гражданского населения в критический момент в жизни нации проявит пассивность, — государственность оказалась лишенной возможности защищаться по недостатку имевшихся в ее распоряжении сил и средств.
Но, ведь, и силы, и средства еще были?
Да, конечно, были. Это доказывается быстрым и чудесным успехом предпринятой фашистами под руководством Муссолини борьбы с революционными ордами. Это доказывается уже тем, что как только фашисты принялись за активную борьбу, не считаясь с формальной легальностью, с строгими рамками законности, — наметился огромный прилив сторонников в ряды их организаций, и в первую голову — в ряды их «боевых дружин».
Но, если это так, — тогда почему же эти антиреволюционные национальные силы не пошли прямо на помощь еще существовавшей государственности, не предоставили себя в распоряжение парламентского правительства, обязанного защищать эту государственность?
— Потому что «законное правительство», являвшееся «эманацией парламентского большинства», которое, в свою очередь, являлось «эманацией большинства населения», — вовсе и не думало призывать к себе на помощь эти живые и мощные национальные силы. Почему? А, вот, видите ли...
По формально-демократической, то есть, бездушно-теоретической государственной формуле, для парламентского правительства нет никакой разницы между существующими политическими партиями и группировками. Все партии, все группировки, включая и социалистов, и коммунистов, и наконец, даже анархистов, отрицающих всякую государственность, имеют совершенно одинаковое право на существование и на действие, согласно своим программам. Правительство не имеет права вмешиваться в борьбу партий, становиться на сторону какой-нибудь одной партии, прибегать к активному сотрудничеству с любой из них против другой или против других. По теории, «правительство не может быть стороной в гражданской войне». Если какая-нибудь партия взяла на себя инициативу этой гражданской войны, то за правительством остается право и обязанность выступить против данной партии. Если, только, конечно, это окажется практически возможным...
Но если какая-нибудь другая политическая партия выступит против первой и станет бороться с нею, хотя бы и во имя спасения гибнущей явно государственности, во имя защиты и спасения целой нации, — эта партия, видите ли, с чисто юридической точки зрения совершает такое же преступление, как и первая, ибо она узурпирует права и обязанности законного правительства.
А если это законное правительство проявляет свое полное и всестороннее бессилие?
Нужды нет! Важен, ведь, принцип.
Но, ради Бога! Ведь, в таких случаях явно обнаруживается полное банкротство этих великолепных принципов, оказывающихся оторванными от живой жизни! Но, ведь, при применении таких теорий государства и нации осуждаются на гибель, как только в населении образуется достаточно многолюдная шайка маньяков или душегубов! Ничего не поделаешь! Принцип прежде всего...
Мы, русские, лучше, чем кто-либо, знаем, к чему приводит идиотское идолопоклонство перед бумажными, зачастую совершенно бездушными принципами.
Ведь, именно во имя этих «священных принципов», «Безвременное Правительство», в котором заседали Львовы, Милюковы и Керенские, протестовало против задержки английскими агентами мчавшегося в Россию Троцкого. Во имя тех же «священных принципов» был допущен торжественный въезд в пределы, ведшей кровавую войну, России несколько сот соратников Ленина, заведомых изменников и предателей, которые, к тому же, ничуть и не скрывали своих намерений заняться организацией в России социалистической революции, да еще во дни войны.
Во имя все тех же «священных принципов» правительство слизняка-истерика Керенского торжественно объявило «изменником и предателем» генерала Корнилова, и одновременно раскрыло столичные арсеналы для снабжения оружием двадцати тысяч петроградских хулиганов, навербованных большевиками и готовившихся приняться резать «буржуев».
Во имя тех же, собственно, «принципов» «Временное Правительство» отказывалось применить силу для изгнания из дома Кшесинской вооруженной шайки заведомых душегубов и грабителей, называвших себя анархистами, и в то же время подвергало наказанию казаков, которые «осмелились» разгромить захваченную большевиками частную типографию и выбросить в Неву сотни пудов разрушивших армию большевистских прокламаций...
Нечто подобное, пусть и в более смягченной форме, было и в Италии: парламентское правительство, обязанное защищать жизнь и достояние граждан, отказывалось применять вооруженную силу для очищения фабрик, заводов и мастерских, захваченных организованными социалистами и анархистами, шайками из рабочих и профессиональных преступников, когда народившиеся фашисты принялись за активную вооруженную борьбу с грабителями и убийцами, шедшим под красным революционным флагом, то же правительство объявило действия фашистов противозаконными и их самих подлежащими строгой уголовной ответственности.
О том, что итальянская социалистическая партия является сугубо ответственной за кровавые деяния, комплекс которых составлял «действия гражданской войны», — парламентское правительство не осмеливалось даже заикаться. Но оно же, под давлением тех же социалистов, определенно склонялось К идее объявления, защищавшей экстралегальными средствами ту же государственность, фашистской, партии «преступную». И собиралось, в угоду социалистам, объявить эту партию распущенной, а в случае ее неподчинения распоряжению властей, намеревалось пустить в ход и вооруженную силу, ту самую, которую не решилось пустить в ход против социалистов и коммунистов.
Я много раз задумывался над вопросом, чем объяснить успех борьбы итальянских фашистов с революционной чернью, наметившихся на первых же шагах фашистского движения, и бывший полным, кричащим контрастом с неуспехом всех попыток такой же борьбы со стороны государственной власти.
Может быть, я ошибаюсь, но, право же, нахожу только единственное объяснение, услышанное мной тогда же от одного фашистскою «боевика», вот оно. Пусть мой читатель извинит меня за некоторое многословие. Оно тут оказывается необходимым.
— Культурное человечество проглядело тот факт, что народилась и приобрела права гражданства социалистическая партия, противопоставляющая себя всему остальному человечеству. Общее законодательство, вырабатывавшееся долгими веками, явно оказывается отставшим от века, как отставшей оказывается и господствующая в обществе психология. По ныне везде и всюду применяемому законодательству культурных стран, в принцип возводится лишь индивидуальная ответственность. Принцип этот проводится так далеко, что, например, когда в руки власти попадаются, члены разбойничьей шайки, целой организации, занимающейся грабежом и душегубством, как промыслом, суд скрупулезно разбирается, кто из членов этой шайки и в какой именно степени, повинен в действиях, совершенных шайкой. Например, — одна ответственность возлагается на разбойника, специальностью которого было производить так называемую «разведку» или сторожить, покуда другие душат и режут своих жертв. Другая степень ответственности признается за тем, кто жертву только держал, но сам не резал. Третья за тем, кто резал. При этом, во имя гуманности, сознательно упускается из виду, что сама-то данная шайка создана с заранее определенной целью грабить, душить и резать, что а ней роли распределяются по соображениям внутреннего порядка, и что действия отдельных членов являются только элементами одного органически целого. С этой же точки зрения, уже одно пребывание на положении сочлена разбойничьей организации является достаточным для применения высшей степени наказания. Раз речь идет о «шайке», то нельзя говорить, что «Икс ограбил, а Игрек зарезал» ведь, они действовали не как индивидуумы, а как члены шайки. Значит, надо говорить: «шайка ограбила», «шайка зарезала». И надо признавать, что ответственность за действия Икса и Игрека ложится на всех их сотоварищей.
Ныне действующее законодательство вырабатывалось, в основных своих чертах, еще тогда, когда не было политических партий, ставящих себе основной задачей разрушение ныне существующего экономического строя и установления диктатуры одного класса. Такой партией является социалистическая, со всеми своими разветвлениями. В основу своей политической деятельности она берет принцип борьбы не с субъектом, а с классом. Эта партия, в лице своих отдельных сочленов, взрывает динамитом принадлежащую Иксу фабрику или подсылает убийц к Игреку не потому, что Икс и Игрек чем-либо хуже всех других несоциалистов, а потому, что они принадлежат к классу, которому социалисты объявили войну, и который они стремятся подвергнуть вовсе не теоретическому, а чисто физическому уничтожению. Это доказано красноречивыми примерами деятельности коммунистов Баварии, в Венгрии и особенно в России. Если бы взрывание фабрик и буйство «буржуев» не предусматривались самой программой действий, то, конечно, ответственность за эти деяния можно было бы возлагать только на лиц их совершивших. Но так как подобные деяния предусматриваются самими программами социалистических партий, то, ясное дело, ответственность должна быть распространяема и на всю партию, и в первую голову, конечно, на лиц, занимающих в этой партии руководящие посты.
Борьба, находящейся в угрожаемом положении государственности с отдельными социалистами не имеет смысла, если она не распространяется на всю организацию, членами которой эти отдельные субъекты состоят.
Везде и всюду социалистические партии, согласно с их теорией, с их программами, ведут, в той или иной форме, гражданскую войну. Где только предоставляется возможным, по инициативе тех же «идеологов» и «лидеров», — социалисты прибегают в надлежащий, по их оценке, момент и к самым кровавым расправам с политическими противниками, даже держащимися совершенно пассивно. Где обстоятельства еще не позволяют применения кровавого террора, там социалисты ведут кропотливую подготовительную работу для этого массового террора. Но нигде и ни при каких обстоятельствах они не отказываются от своего намерения приняться грабить и резать «буржуев», как только для этого представится удобный случай.
Нельзя отрицать, что применением такой тактики социалисты достигали известных успехов: есть страны, которые находятся у них под ярмом, как Россия, есть другие страны, где социалисты, не добившись полного господства, все же оказывают огромное влияние на ход дел, и упорно подвигаются ко власти, которая будет употреблена приблизительно так, как было в Венгрии и России.
Но почему же безуспешной оказывается везде и всюду борьба находящейся в угрожаемом положении государственности против напора социалистов?
Прежде всего потому, что везде и всюду эта государственность, еще не привыкшая вести борьбу с таким исторически совсем новым противником, ограничивается применением тактики более или менее пассивной обороны, тогда как сами социалисты, и совершенно резонно, применяют гораздо более выгодную тактику нападения. Они держат инициативу в своих руках, — и это удесятеряет их силы, дает им целый ряд преимуществ, обеспечивает выгоды, которых иначе им бы не получить.
Затем, везде и всюду, построенная на старых и уже отсталых принципах государственность добровольно ограничивает свои собственные средства самозащиты против социалистов, применяя и к ним общий принцип строжайшей формальной законности. Вследствие этого получается некоторое подобие поединка между честным человеком, действующим по всем правилам старинного дуэльного кодекса, и заведомым душегубом, который ни с какими кодексами не считается, и орудует всеми подвертывающимися под руку средствами и способами. Честный дуэлист «по кодексу» собирается выйти на назначенное место встречи со шпагой или с пистолетом, — а его противник прокрадывается в его кухню и подсыпает яду в графин с водой, из которого будут пить, может быть, дети и слуги. Он прокрадывается в спальню врага, и пыряет мясницким ножом лежащую на кровати фигуру. Он подкладывает бомбу, которая взорвет весь дом. А если и это не подействует, — он не задумается встретить идущего в указанное место дуэлиста выстрелом из-за угла.
Что же странного, если, как общее правило, социалисты везде и всюду побеждают своих противников?!
За несколько лет до Мировой Войны гостем инкогнито в одном из итальянских курортов, Ленин выступил перед кружком политических эмигрантов с небольшим рефератом на излюбленную тему о революции вообще и о возможности революции в Европе в ближайшее время.
Возможность революции в России он условно признавал, но категорически исключал возможность прихода к власти социалистов «за неимением объективных условий» по Марксу. Зато особые надежды он возлагал именно на Италию: пролетариат количественно силен и воинственно настроен, буржуазия неизмеримо слабее германской и французской, дрябла, слабовольна, труслива и близорука. Итальянский парламентский строй является пародией английского. О серьезных парламентских традициях здесь и речи быть не может: парламентаризм был навязан Италии буржуазней в лице любящих либеральничать масонов, но в населении они корней не имеют. Зато этот оранжерейный парламентаризм вызвал почти всестороннюю атрофию монархической идеи и довел до предельного истощения и без того слабые силы итальянского национализма. При наличии таких условий итальянскому пролетариату не будет особо затруднительным свергнуть власть буржуазии и осуществить мечту о диктатуре пролетариата. Но окажется ли эта диктатуру продолжительной, пустит ли она глубокие корни, — сказать трудно. Все будет зависеть, конечно, от того, распространится ли революционное движение и в других странах, и найдет ли итальянский пролетариат солидную поддержку пролетариату других стран.
Таков был тогда диагноз Ленина по Марксу, единственным истолкователем которого Ленин себя считал.
К этому мы еще вернемся. А теперь посмотрим на тогда же высказанное Лениным мнение о шансах борьбы между социалистами вообще и буржуазией, или, как Ленин тогда говорил; «буржуазной демократией». По его словам, положение рисуется в таком виде:
Собственные силы социалистов во всем мире, за исключением Германии, конечно, ничтожны количественно, да не очень велики и качественно. Их нельзя и сравнивать с силами «буржуазной демократии», которая, если бы только пожелала, всегда могла бы социалистов разгромить и вытравить, как в 1871 году во Франции были разгромлены и вытравлены неосторожные коммунары.
Но теперь нет оснований опасаться такого катастрофического исхода борьбы, и вот почему именно: «буржуазная демократия», сама пришедшая ко владычеству над миром путем революционной борьбы с феодализмом и автократией, забила себе в голову идиотски наивную идею, что, дескать, у «демократии врагов слева нет и быть не может, а могут быть и имеются только враги справа.» Психология буржуазной демократии, сложившаяся в период борьбы с феодализмом, страдает слабостью зрения и неумением улавливать революционные обстановки: за XIX век вырос и выкристаллизовался социализм, являющийся новой революционной по существу силой. Вот, этот-то новый фактор и не вошел в сознание буржуазной демократии, которая, по своей близорукости, граничащей со слепотой, не видит грозящей ей теперь слева, то есть, от социалистов, опасности, и не замечает ни характера, ни форм этой опасности.
Таким образом, в борьбу между «буржуями» и социалистами на стороне последних имеется весьма важное преимущество: социалисты отлично знают, с кем им приходится иметь дело, а их противники, в сущности, ничего не знают, и потому проявляют всестороннюю беспечность.
Во-вторых, — буржуазная демократия, которая для собственной защиты от реакции справа выковала тяжелую броню демократического парламентаризма, не предусмотрела того, что эта броня совершенно не предохраняет ее громоздкого тела от ударов слева.
Затем, оказавшись победительницей, она уселась на завоеванном месте, и всю свою тактику строит на защите от нападения, никогда не переходя к нападению. А по старой милитаристской теории, блестяще разработанной Наполеоном, «кто только защищается, тот обречен на гибель».
Буржуазия только защищается, да и то плохо, вяло, слепо. Социалисты нападают. Значит, они победят.
Но на стороне социалистов имеется еще один важный шанс: в борьбе они ни перед чем не останавливаются, считают всякое средство хорошим, пользуются всяким оружием, и, в первую голову, совершенно не считаются с, так называемой, «законностью» и с пресловутыми «гуманными началами».
Один из присутствовавших при этой беседе с Лениным русских эмигрантов, позже погибший на французском фронте и своей смертью искупивший свою вину перед Россией, задал Ленину следующий вопрос:
— А что будет, если буржуазная демократия проснется, откроет глаза, увидит опасность, поймет ее размеры, и сама вступит в борьбу?
— Возможность этого почти исключается. Мало-мальски серьезная опасность будет грозить нам, социалистам, в том только случае, если по каким-либо причинам в странах высшей культуры произойдет вспышка духа национализма, и если на сторону националистически настроенной буржуазии перебегут из нашего революционного лагеря какие-нибудь видные политические деятели.
— А что будет тогда?
— Чтобы бороться с нами, социалистами, нужно, во-первых, отлично знать нас, знать все наши планы, нашу тактику, наши силы, наши уловки, наши слабые стороны, — то есть, быть одним из нас. А во-вторых, абсолютно необходимо, конечно, чтобы тот, кто решится вступить в открытую борьбу с нами, в основу своей деятельности положил следующую простую идею — для борьбы с революционным движением нужно действовать революционными же средствами, применяя революционную тактику. Иными словами, чтобы бороться с нами, надо действовать точно так же, как действуем мы, социалисты: против террора — еще больший террор, против насилия — двойное н тройное насилие, против беззакония — еще большее беззаконие, — по единственному признаваемому нами принципу «цель оправдывает средства».
Но вот, на это-то буржуазная демократия и неспособна, ибо она сама себя загипнотизировала термином «демократичность», создала себе из этого термина кумир и не смеет поднимать руки на. что-либо, на чем наклеена, пусть и обманным образом, этикетка «демократичности».
Горе буржуазной демократии вот в чем: ее судьбы находятся в руках законников, юристов, краснобаев адвокатского сословия, одержимых страстью разбираться в юридических тонкостях с каким то садическим сладострастием. Когда назревает необходимость молниеносно действовать, — адвокат начинает с того, что принимается составлять конспект чудесной речи, которую он произнесет по данному случаю, и углубляется в подбирание всевозможных цитат для подкрепления своего мнения. Но стоит ему произнести свою блестящую речь, как находится десять других таких же речистых господчиков, и каждый из них требует, чтобы и ему дали возможность произнести столь же блестящую речь, пересыпанную цитатами. Затем выясняется необходимость подвести юридические основы под предложенную программу действий. Потом выясняется необходимость выработать строго юридические инструкции для того, кому будет поручено действовать. И пошла писать губерния...
С таким порядком, конечно, далеко не уедешь в деле борьбы с революционными течениями.
Говоря все это, Ленин упускал из виду, что в Италии тех дней уже начинало развиваться националистическое движение, и не предвидел возможности ухода из социалистического лагеря одного из самых талантливых итальянских социалистов, молодого Бенито Муссолини, тогда еще целиком находившегося под влиянием Анжелики Балабановой н Филиппе Турати.
Помните старую басню Крылова о крестьянине, медведе и работнике?
«Крестьянин ахнуть не успел, как на него медведь насел». И этому «крестьянину» пришел бы карачун, если бы не вступился догадливый работник, который, рискуя собственной жизнью, расправился с медведем и спас уже полузадушенного хозяина.
Но тот, едва выкарабкавшись из-под медведя, напустился на своего спасителя:
— Чему обрадовался сдуру?! Знай колет! Всю испортил шкуру!
Нечто подобное произошло с фашистами в Италии: что они спасли страну от чудовищной катастрофы, в этом нет ни малейших сомнений. Но как только фашизм поднял на свою рогатину наседавшего на Италию социалистического медведя, едва избавившееся от смертельной опасности буржуазное общество принялось высказывать свое сугубое недовольство тем обстоятельством, что фашисты, дескать, «попортили шкуру» туземного социализма. Нашлись добрые люди, которые не постеснялись тут же выступить с заявлением, что социализм, дескать, и не думал быть страшным медведем, что мало-мальски серьезной опасности для страны он никогда не представлял, что поднимать его на рогатину вовсе не следовало.
Словом, нашлось очень немало охотников посадить фашизм на скамью подсудимых и судить его за его расправу с социалистами, как за ужасное преступление.
«Хозяин» из крыловской басни попрекал спасшего его работника только за «порчу шкуры медведя», а итальянский буржуазный «хозяин» шел и дальше, и набрасывался на фашистов с обвинением в том, что они, дескать, расправились с искренним другом и приятелем «хозяина», а вовсе не с его врагом...
Так было. Так будет. Ибо неблагодарность — одно из основных свойств человеческой психологии, как индивидуальной, так и коллективной.
Но считаю абсолютно необходимым развернуть перед глазами читателя ленту жизни Италии за последние десятилетия и привлечь его внимание к тем именно картинам из жизни этой страны, которые нам русским, остаются и до сих пор неведомыми. Без этого, увы, никак не поймешь творившегося здесь и творящегося и сейчас.
Добавлю еще, берясь за рассказ, я твердо намерен как можно меньше прибегать к иным «источникам», кроме непосредственных наблюдений над жизнью итальянского общества на протяжении добрых двух десятилетий и личного знакомства с большинством политических деятелей левого и крайне левого лагеря Италии.
Поселившись в Италии в 1907 году, я знал об этой стране только то, что заключается в «хороших книжках», то есть, ничего, в сущности, не знал, и все то, что находил в «хороших книжках», наивно принимал на веру. Но непосредственные наблюдения над жизнью скоро натолкнули меня на ряд непримиримых противоречий между тезисами «хороших книжек» и повседневными фактами буквально на каждом шагу. Между прочим, — именно тогда же, на первых порах пребывания в стране радикальнейшей конституции и строгого парламентского строя, я впервые услышал ошеломляющее меня заявления людей, в компетентности и авторитетности которых не имел основания сомневаться.
— Парламентская система изгнивает. Формальный демократизм оказался совершенно бездушным. Политическая жизнь, настроенная на демократических принципах, попала в бездонное болото. Либерализм и радикализм оказались бессильными в деле разрешения важнейших, существеннейших вопросов, единственных, живо интересующих не профессиональных политиканов, а всю огромную массу населения. Нынешний государственный строй быстро сползает в пропасть полного и всестороннего банкротства. Если наступит какая-нибудь катастрофа, в массе населения не найдется охотников защищать этот строй, который так и не сумел сделаться действительно народным. Население еще не знает, где и в чем выход, но оно инстинктом сознает, что в рамках ныне существующего строя спасения не найти, ибо там нет живых и творческих сил.
Дедушка Крылов не поведал нам, как отнесся к нападкам неблагодарного «хозяина» его спаситель. Что же касается итальянских фашистов, то они, подвергнувшись нападкам, имели достаточно благоразумия не только не обратить на них внимания, но и больше — нашли в себе мужество сердито цыкнуть на неблагодарное общество и показать ему крепкий кулак. Больше того: они поняли, что если они сконфузятся и устранятся от власти, — то же «общество», проявляющее черную неблагодарность, дряблое, безвольное, трусливое и близорукое, — снова станет жертвой социалистов. Но этого, ведь мало: социалисты «умнее» общества, и они умеют пользоваться «предметными уроками», а потому они постараются немедленно расправиться с фашистами, не щадя ни старого, ни малого.
И, вот, мы видим следующую картину: Муссолини, у которого в период фашистского движения, по всем признакам, вовсе не было намерения завладеть властью в пользу созданной им партии, и который самым искренним образом вплоть до знаменитого «похода на Рим» был готов верою и правдою служить власти, лишь бы эта власть очнулась и принялась за деятельную и разумную защиту страны от напора социалистов и их союзников, — Муссолини понял, что на нем лежит долг взять власть и удержать ее в своих руках.
Враги Муссолини теперь упорно твердят, что он дескать, «почувствовал вкус ко власти», сделавшись господином положения, и только потому за эту власть и цепляется, хотя, дескать, в создавшихся после переломного 1922 года условиях, его пребывание у власти не находит себе оправданий.
Я смотрю на этот вопрос совершенно иначе. По моему искреннему убеждению, тут речь идет вовсе не о «вкусе ко власти», — а исключительно в сознании долга.
Мир все еще переживает тяжелые времена. Италия всеми нитями своего существования связана со всеми остальными странами. От грозной опасности заражения ядами злой революционности она и сейчас не гарантирована. Ей продолжает грозить опасность стать объектом социалистических экспериментов. Общие условия таковы, что всякая попытка устроить здесь пресловутую «советскую систему» с «диктатурой пролетариата» грозит стране еще большими и более ужасными последствиями, чем это было в России. Буржуазная демократия, фрондирующая против фашистского режима, ничуть не изменилась: она осталась такой же дряблой, безвольной, трусливой и до ужаса бездарной, какой и была раньше. Если фашисты с Муссолини во главе откажутся от власти в пользу этой буржуазной демократии, — неизбежным и неотвратимым явится восстановление того же чудовищного порядка, который наблюдался тут в революционный период 1919-1922 годов. Но тогда царила анархия, неудержимо быстро разорявшая страну и губившая ее население. И эта анархия автоматически вела к господству не столько социалистов, как таковых, сколько к господству черни, а вместе с тем и к кровавому господству III Интернационала. То есть, к гибели Италии во славу коммунистического Молоха.
Имею смелость утверждать на основании двадцатилетних наблюдений над жизнью современной Италии и посильно доступного мне знания местных условий, что в ныне существующих условиях отказ Муссолини и фашистов от власти был бы равносилен измене и предательству по отношению к Нации. Но Муссолини на это не пойдет, — и он совершенно прав.

* * *

Когда начинаешь говорить о фашизме, как мировом явлении, оказывается совершенно необходимым уделить серьезной внимание его генезису и его так сказать биологии. Без этого трудно, пожалуй, просто невозможно понять, что же такое «фашизм», какими путями он идет, или вернее сказать, какие пути он сам для себя в мире прокладывает, что он уже дает миру, и что обещает дать.
Но генезис фашизма и его биология делаются доступными нашему пониманию и нашему изучению только в том случае если мы обратимся к стране, в которой это великое движений зародилось, и к людям, или вернее сказать — к человеку, в голове которого зародилась и выкристаллизовалась первоначальная идея фашизма — то есть, к Италии и к Муссолини.
Пусть мой читатель не пугается: у меня нет и малейшего желания тащить его с собою в дебри истории современной Италии, и «забивать» его хронологическими датами и именами, которые он, читатель, сейчас же забудет.
Поставьте себя в мое положение: мне, среднему русском интеллигенту, десятилетиями твердили, подсовывая «хорошие книжки», что Россия погибнет, если только «передовым элементам общества» не удастся заставить Монархию ввести парламентский строй по всесовершеннейшему английскому образцу, если весь административный аппарат не будет перестроен на ультрадемократических началах, если не будет предоставлена полная свобода существовать и действовать всем решительно политическим партиям, если населению не будет предоставлена возможность «высказаться свободно по всем решительно государственным и общественным вопросам с парламентской трибуны», если власть исполнительная не будет окончательно поставлена под контроль «избранников народа».
И, вот, я попадаю в страну, в которой все эти «блага» существуют издавна, — и в этой стране знающие и авторитетные люди заявляют, что парламентская система изгнивает, что демократические принципы оказались по существу обанкротившимися, что основная масса населения всесторонне равнодушна к «палладиуму свободы», жизнь попала в бездонную трясину, строй сползает в пропасть...
— Но отчего же, ради всех святых?!
А мне говорят:
— Теории расходятся с живой жизнью! В 1910 году, в Венеции, на нашумевшем процессе Тарновской, Наумова и Прилукова по обвинению в убийстве графа Комаровского, я познакомился с молодым итальянским политическим писателем Ст-гари, со всем пылом своего южного темперамента отдавшимся проповеди социалистической доктрины на севере Италии. Это был человек кристальной честности и искренности. Как социалист, — он был фанатиком идеи. Кстати сказать, — несколько лет спустя, накануне Мировой Войны, Ст-гари, разочаровавшись в социализме, кончил самоубийством, решив, что «жить не стоит».
Как-то раз мне пришлось заговорить с ним на интересующие меня темы, и от него я услышал следующее поразившее меня заявление:
— В Италии существуют и действуют, ведя борьбу на смерть две силы, заслуживающие этого имени. Это — масонство и католичество.
— А социализм?
— Социализм не есть сила в положительном смысле. Это есть бессилие двух первых сил. Может быть, со временем и он сделается могучей живой силой. Но сейчас это только паразит, существующий и питающийся крохами, падающими со стола масонства и католицизма. Может быть, со временем наш социализм займет иное положение, но сейчас — это только собачка, напялившая на себя шкуру тигра и вертящаяся вокруг двух настоящих бойцов, чтобы подбирать падающие на землю куски их мяса в яростной драке.
Если бы буржуазное общество сумело договориться с католичеством, — ибо борьба между ними является абсурдом в наши дни, — то социализм развеялся бы, как дым. Но в том-то и дело, что власть над буржуазным обществом захвачена масонством, добивающимся гибели католичества, да и не одного католичества, а всякой религии, и в первую голову — христианства, — масонство не позволит буржуазии сговориться с католичеством. А в результате происходит следующее: масонство не только просто терпит нас, социалистов, исповедующих чистейший материализм, но и подкармливает нас, поддерживает, в надежде на то, что мы загрызаем христианство, не тронув масонства. И поэтому масонство заставляет и буржуазию видеть в нас не врагов, смертельных врагов буржуазии, какими мы действительно являемся, — а «попутчиков» и даже «полезных союзников». Ради того, чтобы мы могли загрызть христианство, руководимая масонами буржуазия охотно прощает нам все наши «маленький эксцентричности», и закрывает глаза на то обстоятельство, что нашей официально объявленной программой является — перерезать горло буржуазии, вспороть ей брюхо, выдавить кишки...
Да, вероятно, и у вас в России идет тот же самый процесс, но только там борьба между христианством и масонством имеет несколько иную чисто внешнюю форму: масонство стремится сокрушить монархический строй, и только тогда, когда справится с ним, приступит к борьбе с христианством. Но социалистам отводится та же роль «загрызателя» одного из борцов в пользу другого, то есть, в пользу масонства. А потом масонство, конечно, постарается придушить социалистического пса, напялившего на себя шкуру тигра. Если только к тому времени пес не сделается и впрямь настоящим тигром, умеющим постоять за себя.

* * *

По официальным данным, за период с 1905 по 1915 год, когда Италия вступила в войну на стороне Антанты, — число зарегистрированных членов итальянской социалистической партии никогда не превышало 35.000 человек, а бывали годы, когда в партии числилось значительно меньше.
Если вы вспомните, что население Италии тогда исчислялось приблизительно в 37 миллионов человек, — то вы увидите, что в ту эпоху один социалист приходился, в среднем, на 1.200 обитателей.
Но, ведь это же величина, близкая к нулю! Положим, итальянские социалисты пользовались поддержкой профессиональных союзов и синдикатов, — но эта поддержка была весьма условной и ограниченной, ибо у большинства членов союзов и синдикатов не проявлялось охоты вступить на революционный путь.
Исключительно важным обстоятельством надо признать следующее: среди итальянской учащейся молодежи и вообще среди интеллигенции социалистов было совершенно ничтожное количество. В то время, как в России рядовой студент «стыдился не быть социалистом», а рядовой интеллигент «стыдился не сочувствовать революции», — в Италии вся интеллигенция и почти вся сплошь учащаяся молодежь были насквозь пропитаны чисто буржуазным духом. А отсюда и другой интересный феномен: итальянская социалистическая партия всегда, на всем протяжении своего существования, была до ужаса бедна хоть сколько-нибудь культурными людьми. Даже для обслуживания нужд центральной организации и ее официального органа «Аванти!» — у этой партии не хватало мало-мальски образованных людей, и за все время своего существования, эта партия так и не ухитрилась выдвинуть хотя бы единого собственного теоретика, который хоть сколько-нибудь мог бы потягаться с Каутским, Бернштейном, Плехановым и Лениным.
Для характеристики положения итальянской социалистической партии накануне Мировой Войны достаточно привести следующий факт: нужды партии не обслуживались ни единым ежемесячником или еженедельником. Кроме до ужаса убогих листков, печатавшихся в ничтожном количестве и без малейшей регулярности некоторыми провинциальными организациями, да вышеуказанного «Аванти!» — у партии не было своих органов печати. Жизнь «Аванти!» поддерживалась искусственно: несмотря на полную свободу печати, — у «Аванти!» было так мало читателей, что и эта газета безудержно хирела. В населении проявлялось столь глубокое равнодушие к голосу социалистической партии, что года за полтора до начала Мироны Войны издательство «Аванти!» дошло до форменной финансовой катастрофы. Партии пришлось бы прекратить выпуск газеты, если бы на помощь не пришли германские социалисты, которые снабдили итальянских «товарищей» несколькими сотнями тысяч лир. Словом, — это было форменным банкротством всей социалистической партии.
Тем не менее, в парламентской жизни Италии социалистическая партия играла известную роль и ее значение непрерывно увеличивалось, не соответствуя силам и значению самой партии.
Тут обнаруживалось влияние общего для всех стран с демократическими институциями и с парламентским строем феномена: в то время, как за кандидатов буржуазных партий на выборах голосуют только их партийные соратники, — за кандидатов социалистов в массе голосуют не социалисты и даже «антисоциалисты».
Отчасти тут сказывается ядовитое действие демагогизма, этого главного конька социалистов, а больше — строптивость бесцветной в политическом отношении обывательской массы, которая в каждом противнике существующей власти готова видеть приятеля и союзника.
Зажиточный крестьянин и средней руки торговец недовольны налогами. Гимназический учитель ворчит на слишком мизерную оплату труда педагогов. Мелкий чиновник злится на придирчивое начальство. И все трое на политических выборах отдают свои голоса кандидатам заведомо революционных партий:
— До революции дело не дойдет, да я революции и не желаю. А вот пускай эти молодцы наше начальство прижмут! Авось, мне легче будет!
Идиотство? Да! Но, ведь, этим идиотством заражены массы во всем мире!
В итальянский парламент социалисты проникли еще в конце XIX века, но в совершенно ничтожном количестве, и вплоть до эпохи Мировой Войны парламентская группа депутатов социалистов не отличалась многолюдством. Но сам-то итальянский парламент, с тех пор, как масонству удалось сломить правых консерваторов и создать прочное большинство «левых», то есть, либералов и радикалов, — вступил в полосу загнивания и разложения. Накануне Мировой Войны официально считалось, что 508 депутатов разбиваются на 15 или 16 отдельных партий. Кроме того, в каждой партии имелись еще фракции и «группы». Какая речь может быть о создании прочного парламентского большинства при таком обилии партий, беспрерывно грызущихся в яростной склоке?
Добавьте еще, что в очень многих случаях не было физической возможности определить, какое программное отличие, в чем принципиальная разница между партией «А» и партией «В», между фракцией «С» и группой «К».
Да разногласий по существу и не было: эти мелкие «партии и «группы» были не столько «политическими», сколько «личными», — в одной партии — партизаны крупного дельца Икса, в другой — его конкурента Игрека.
Но непомерное обилие партий и групп приводило к тому, что девять десятых времени и девяносто пять сотых энергии парламентских деятелей всех оттенков и всех марок тратились на межпартийную или на межгрупповую грызню, на вечное подсиживание друг друга, на организацию отвратительных по своему цинизму закулисных «комбинаций», то есть, беспардонных интриг.
О деловой работе Парламента в Италии не может быть и речи: она прекратилась добрых тридцать лет назад, и Парламент, действительно, превратился в гигантскую говорильню.
К этому необходимо добавить, что партийная пестрота механически приводила к перманентному министерскому кризису: едва новое министерство, будто бы являющееся эманацией большинства, успело конституироваться, едва новоизбранные министры стали приглядываться к делу, за которое взялись, назрел новый кризис, где-то за кулисами создалась новая комбинация беспринципных дельцов, и искусно подведенная мина взрывает министерство. На его место садится новое, чтобы в свою очередь, свалиться через несколько месяцев.
Если вы возьмете списки побывавших в Италии за последние сорок лет на министерских постах людей, с отметкой об их цензе, вас поразит следующее обстоятельство: девять десятых министров — адвокаты. Министр путей сообщения — не инженер, а адвокат. Министр почт и телеграфов — не техник, а адвокат. Министр народною просвещения — не ученый, не профессор, не педагог, а опять-таки адвокат. И министр колоний — тоже адвокат...
Среди парламентских депутатов всегда можно было найти в достаточном количестве компетентных и авторитетных работников по всем отраслям государственного хозяйства, ценных знатоков всех важнейших вопросов, касающихся интересов страны. Но посмотрите, как редко такие люди попадали в министры!
В теории, парламентский депутат «служит не своим избирателям», а «своей стране». На практике — образовался значительный контингент «депутатов по профессии», совершенно беспринципных гешефтмахеров, являвшихся не «избранниками народа», а ставленниками влиятельных групп крупных дельцов. Для такого профессионального парламентского дельца главной заботой является обеспечить за собой мандат и на следующих выборах, — а отсюда полная зависимость депутата от влиятельных групп избирателей и связанный с этим сервилизм.
На моих глазах происходил прелюбопытный и заслуживающий самого серьезного внимания феномен в то время, как в Италии, пусть хоть и медленно, но постоянно падал процент неграмотных, значит, поднимался уровень культуры, в Парламенте шло обратное, среди депутатов систематически уменьшалось количество с высшим образованием и специальными знаниями. Их места занимались еле-еле грамотными депутатами — ставленниками социалистической партии или левого, тоже социалистическим духом проникнутого крыла воинствующих клерикалов.
Параллельно с этим несомненным понижением культурного уровня, падали, грубели нравы. С каждым годом учащались перепалки между представителями разных партий. Позже дело стало доходить и до форменных потасовок, да еще каких?!
Последний период с конца 1918 года и до прихода фашистов ко власти, — творилось нечто невообразимое.
Если вы заглянете в газетные отчеты о парламентских заседаниях тех дней, то наткнетесь на следующие рассказы:
— Сегодня заседание началось обменом ругательств между депутатом А. и депутатом Н. К обменивавшимися многоэтажными ругательствами ораторам стали присоединяться их партийные соратники. Потом депутат М. дал по уху депутату Л., а депутат К. схватил за бороду депутата С. Впрочем, драка шла не больше четверти часа.
— Сегодня страсти разгорелись сразу, и депутаты А., В. и С. дружной ратью кинулись на депутатов О. и Р., а потом вмешались и другие. Драка шла, с двумя перерывами, больше получаса. Борода депутата Д. жестоко пострадала, а депутата Е. выволокли из свалки в обморочном состоянии.
— Сегодня до перерыва дело шло мирно, если не считать обмена ругательствами, но после перерыва началась свалка, длившаяся три четверти часа. Депутаты бросали друг в друга книги и чернильницы. Депутат 3..обладающий геркулесовой силой, чуть не убил депутата Х., бросившись на него с тяжелым креслом. Драка шла полтора часа.
В парламентских отчетах тех дней вы найдете в изобилии отметки такого свойства:
— В драке у депутата В. оторвали рукав пиджака, а у депутата Л. фалду и полбороды. Депутату X. пришлось оказать медицинскую помощь. Лицо депутата А. уподобилось отбивной котлете. Нос депутата Т. превратился в подобие спелой сливы.
Но о какой же продуктивной работе может быть речь в учреждении, в котором происходят такие дикие сцены? Но на какое же уважение со стороны населения может рассчитывать такое учреждение? Но каким же авторитетом в глазах населения может оно пользоваться, и в каких слоях населения может оно пользоваться, и в каких слоях населения может оно найти самоотверженных защитников в критический момент?!
В теории, парламентский строй должен создать такой порядок, при котором «народные избранники» держат в своих руках строжайший контроль над государственной бюрократией. На практике — итальянская бюрократия на протяжении десятилетий была, собственно говоря, совершенно автономной и действующей бесконтрольно, ибо частая смена министерств — эта постоянная чехарда гоняющихся за портфелями маленьких честолюбцев, почти всегда совершенно невежественных в делах разных министерских учреждений, привела к тому, что контролировать работу столоначальников и делопроизводителей было решительно некому.
Я далек от мысли сказать плохое об итальянской бюрократии: напротив, в ее рядах всегда имелось очень значительное количество ценных людей. И если уж на то пошло, то придется признать, что вся тяжесть государственной работы ложилась именно на плечи бюрократии. Но раз это так, — то зачем же тогда фикция мнимого «контроля» со стороны Парламента? Зачем формальности, только связывающие руки полезным работникам, убивающие дух инициативы, уничтожающая возможность творчества?!
Позволю себе сослаться на авторитетное показание самого Муссолини: фашисты, придя к власти и принявшись разбираться в делах, обнаружили буквально десятки тысяч залежавшихся десятилетиями «дел» в разных министерствах. Их разрешение зависело от Парламента. Но Камере Депутатов на протяжении десятилетий не хватало времени для разрешения этих практических вопросов. Она была занята чем-то другим Чем именно?
— Сегодня депутаты переругивались полтора часа, а дрались час с четвертью...
Думаю, что я не преувеличу, если скажу, что уже в 1919 году, вся страна самым искренним образом презирала Парламент, и только по своей пассивности терпела существование этого обанкротившегося морально учреждения.
В тот период, когда итальянский фашизм пришил в столкновение с местным масонством, а потом ввязался и в яростную борьбу с ним, в фашистской печати упорно выставлялось утверждение, что на протяжении последних сорока, а то и пятидесяти лет, Италией правили именно масоны.
Может быть, тут допускается некоторое преувеличение. Но лично я склонен думать, что дело весьма близко к истине. На моей памяти не было ни единого министерства, в котором масоны не составляли бы определенного большинства, я помню и такие министерские кабинеты, которые состояли сплошь из масонов.
На протяжении добрых тридцати пяти лет, с 1880 года и по 1915 год, в политической жизни Италии играл исключительно важную роль великий специалист по части парламентских комбинаций и интриг Джованни Джолитти.
Является ли Джолитти масоном и одним из игровых главарей масонства, как уверяют слухи итальянского происхождения, — я не знаю. Документальных доказательств нет. Но существование связи Джолитти с масонством на всем протяжении его государственной деятельности бросается в глаза даже самому поверхностному наблюдателю итальянской жизни. Не боясь впасть в ошибку, можно сказать, что Джолитти десятилетиями действовал в полном согласии с масонством.
Политика масонства, как мы знаем, строилась на том, что социалисты не только терпелись, но даже больше — поощрялись. Во всяком случае, все парламентские правительства после шумного падения кабинета генерала Пэлу, сторонника репрессий по отношению к заведомым революционерам в конце XIX века, знали только одну тактику по отношению к социалистам: это была тактика уступок и уступок. Социалисты систематически шантажировали правительство, вымогая у него всяческие поблажки, и всегда добивались своей цели.
Народные низы весьма скоро разглядели эту тактику власти, и поторопились использовать ее в своих целях. Им было достаточно согласиться плыть за социалистами на буксире, да поддерживать социалистов на выборах.

* * *

Торжественное признание легальности и потому полной ненаказуемости организаторов и участников самых диких забастовок, даже таких, которые носят определенно революционный характер, привело к тому, что итальянские социалисты возвели забастовки в культ. Под крылом у социалистической партии выросли кадры особых социалистов по части организации забастовок. Забастовки следовали одна за другой, систематически разоряя нацию. Ни о какой-либо репрессивной борьбе с ними не могло быть и речи даже тогда, когда они сопровождались всяческими эксцессами.
Если, бывало, социалистам удавалось вызвать какую-нибудь вспышку революционного характера, а правительству и свою очередь удавалось не дать этой вспышке разлиться огромным пожаром, — все организаторы и участники движения могли быть совершенно спокойными за собственную участь, ибо только в самом крайнем случае им приходилось подождать некоторое время, покуда правительство объявит общую амнистию «в целях умиротворения».
Но эта политика привела, естественно, к тому, что в страну образовался известный кадр своего рода спортсменов от революции, чувствующих себя гарантированными от мало-мальски серьезных неприятностей, сознающих собственную безнаказанность. А отсюда, конечно, и великий соблазн для всех решительно буйных антигосударственных и антиобщественных элементов в населении, а в таких элемента недостатка нет нигде...
Даже совершенно поверхностные наблюдения над жизнью Италии начала XX века показывали, что при установившемся порядке вещей и пассивности власти — беспрепятственно растет чудовищно опасный слой профессиональных преступников, прикрывающихся мнимой политической идейностью и записывающихся в ряды левых социалистов и особенно анархистов.
Систематическое применение принципа индивидуальной ответственности за деяния, совершаемые в соответствии с партийной программой и служащие, в общем коллективным партийным целям, привело к тому, что низы общества охвачены глубочайшим моральным разложением. Попустительство власти явно развращало наихудшие элементы населения, внушая им идею безнаказанности, и в то же время действовало угнетающе и на психику законопослушных элементов общества, внушая этим элементам убеждение в наличии какого-то органического недуга всей государственной системы, выражающегося в отказе власти от борьбы с крайними левыми элементами.
Однако, к 1910 году стала намечаться какая-то реакция в самом обществе. Словно заговорило оскорбляемое слишком долго национальное самолюбие, словно вспыхнул отказывающийся безропотно переносить обиды бессмертный патриотизм. В 1911 году Джолитти, затеяв войну с Турцией с целью завладения двумя последними оставшимися в распоряжении турок вилайетами в Африке, нашел достаточную поддержку проснувшегося национализма. Влияние националистов позволило правительству парализовать отрицательное влияние социалистов. Затем, под влиянием тревожных событий, определенно предвещавших грандиозную войну, националистическая тенденция в Италии начала поразительно быстро развиваться. В Камере Депутатов появилась достаточно мощная группа «националистов». Это было симптомом резко меняющегося в сторону национализма настроения если не всей народной массы, то, во всяком случае, тех слоев буржуазии, которым в жизни страны принадлежит руководящая роль. Осенью 1914 года был принципиально решен вопрос об участии Италии в Мировой Войне. Вступление только откладывалось на некоторое время, абсолютно необходимое для подготовки сил и средств борьбы.
К этому времени относится резкий раскол в итальянской социалистической партии: скромное количественное меньшинство стало за войну, применяя принцип «сначала нация, а уж потом партийность». Большинство же, с депутатами Тревэсом и Филиппе Турати во главе, заняло мнимо-нейтральную на самом деле германофильскую позицию. Хотя Дирекция социалистической партии «с негодованием» отказалась от предложенных ей германскими социалистами, то есть, Германским Главным Штабом, огромных сумм «на организацию пропаганды в пользу мира», — налицо имеются все признаки массового подкупа членов социалистических организаций германскими и австрийскими агентами. Когда, несмотря на отчаянное сопротивление местных германофилов, правительство (министерство консерватора Саландры) вступило в войну, социалисты принялись развивать бешеную пораженческую пропаганду.
Разгорался итальянский патриотизм, но параллельно развивалась и росла разрушительная работа антинациональных элементов.
Тяжесть жертв в кровавой борьбе с грозными врагами вызвала известную реакцию в настроениях населения, а эта реакция привела к тому, что в Камере Депутатов проявилось своеобразное полевение. Консерватор Саландра, монархист чистой воды, оказался вынужденным уступить место слабовольному либералу Бозэелли. Но и тот не удержался надолго у власти и уступил министерский пост радикалу Орландо, который являлся подставным лицом спрятавшегося за кулисами германофила Джолитти и агентом масонства.
В начале 1917 года, как только произошла в России революция, — в Италии стало твориться нечто весьма странное: социалистической печати, оказавшейся до того времени под суровым контролем цензуры военного времени, была предоставлена сначала относительная, а позже, к 1918 году, и почти безграничная свобода в деле пользования материалом, касающимся хода событий в России.
Социалисты не замедлили широко воспользоваться этим странным попустительством со стороны власти для проведения имевшей резко определенный, чисто революционный характер кампании. Под видом простой информации о ходе дел в России, «Аванти!» стал систематически проводить восхваление деяний большевиков и проповедь идеи необходимости и полной возможности для итальянского «сознательного пролетариата» последовать прекрасному примеру «русских товарищей».
На что рассчитывало итальянское правительство тех лет, допуская эту яростную апологию большевизма, — я не знаю. Но результаты неосторожного попустительства не замедлили сказаться в поразительно быстром и буйном росте революционных настроений в низах народной массы. Местные социалисты создавали и в Италии культ Ленина, — радикальное правительство, словно ослепшее и оглохшее, — ничего не предпринимало для прекращения явно изменнической и предательской агитации социалистов.
Вслед за победоносным для Италии окончанием Мировой Войны в этой стране стало твориться нечто чрезвычайно странное.
Казалось бы, благополучный исход борьбы с вековым, историческим врагом, с хищной Австрией, всеми здесь страстно ненавидимой, должен был привести к бурной вспышке патриотического чувства. Имелись все психологические основания для всеобщего энтузиазма: пусть победа досталась и очень дорогой ценой, но какая грандиозная победа, и с какими колоссальными положительными результатами во всех отношениях?! Ведь, гибель Австро-Венгерской Империи, ее разложение на составные части, «балканизация» колоссальной территории погибшей Империи, веками угнетавшей Италию, — она выдвигала победившую Италию на одно из первых мест в Европе и открывала ей почти фантастические возможности дальнейшего развития. Тяжкими, очень тяжкими были материальные жертвы, принесенные Италией ради достижения победы. Но, ведь, ни единый из действительно жизненных центров на ее территории не пострадал непосредственно от военных действий. Если за годы войны Италия потеряла около 800 тысяч человек убитыми и умершими от ран, то, ведь, в этой стране с очень высокой рождаемостью и сравнительно невысокой смертностью до войны ежегодно образовывался излишек населения по меньшей мере в 250-300 тысяч человек. Из Италии ежегодно уходило в заокеанскую эмиграцию, в среднем, около 300 тысяч человек. Это означает, что «расход людского материала» за время войны только поглотил «излишки населения».
Наконец, героическое поведение всего населения во врем я войны, даже во дни жесточайших испытаний, даже вслед за военными катастрофами, которые регулярно вызывали в стране не упадок духа, а ожесточение и волю биться до конца, — это должно было привести к тому, что Италия увенчав свое чело лавровым венком и облачившись в светлые ризы, примется праздновать свою победу, а потом с энтузиазмом возьмется за привычную творческую деятельность, сугубо необходимую, принимая во внимание естественное экономическое истощение.
Но не тут-то было, вслед за заключением мира в Италии началось революционное движение, которое проявило тенденцию разгораться все больше и больше. И пришел период, когда можно было думать, что стране предстоит сгореть в пламени гигантского пожарища, подобно российскому. Чем же объяснить такой оборот дел? Разумеется, тут влияли многие факторы, как экономические так и психологические. Населению надоело жить, ограничивая из-за оскудения свои потребности. Потрясения, испытанные в о дни войны, расхлябали государственную машину, и расхлябали психологию масс. Многие надежды Италии не осуществились. Так, например, ее территориальное расширение далеко не соответствовало принесенным ею жертвам. Италия не добилась права участвовать в дележе германских колоний. Союзники, так сказать, обсчитали ее. Кроме того, вслед за заключением мира наметилась опасность новых международных осложнений из-за дележа общей добычи, и простое благоразумие требовало отложить на некоторое время общую демобилизацию, а солдатская масса, безропотно сидевшая в траншеях, отказывалась мириться с необходимостью и после окончания войны сидеть в казармах.
Но решающую роль, по моему непоколебимому убеждению, тут сыграло следующее обстоятельство: вслед за заключением мира, в полном согласии с архидемократической доктриной, механически вступили в силу все гарантированные радикальнейшей конституцией «права населения», то есть, в первую голову, права политических партий, не исключая и партий заведомо революционных. И социалистическая партия не замедлила воспользоваться этим для развития поистине бешеной революционной агитации, находившей, увы, благоприятную почву в общей обстановке.
В массах населения имелся огромный запас смутного недовольства, которое могло рассеяться только по мере постепенного восстановления более или менее нормальных условий жизни, по мере залечивания хотя бы только важнейших ран, полученных во время войны. По существу, ближайший период следовавший за заключением формального мира, относился еще целиком к «военному времени», ибо «мирное время» могло начаться только после того, как уляжется овладевшее массами возбуждение, как сама собой наладится обычная жизнь, прекратится общая разруха дней борьбы, затянутся раны пострадавшей экономической ткани, исчезнет общая тревога за завтрашний день, мало-помалу прекратится влияние так называемого «психоза военного времени».
Но с точки зрения чисто формальной — раз мир подписан, значит, все кончено, и можно вернуться к обычным формам жизни.
Социалисты Италии с дьявольским умением и с нечеловеческой настойчивостью использовали в своих выгодах это явное недоразумение, и, получив полную свободу действий, принялись поджигать Италию со всех сторон, не встречая отпора со стороны власти.
Если вы к сказанному добавите, что между итальянскими социалистами и их пришедшими в России к власти товарищами в лице большевиков существовала теснейшая связь, и что в тот период, опасаясь иностранной интервенции, грозившей им гибелью, и располагая еще чуть только тронутыми, почти фантастическими богатствами России, большевики могли тратить, не стесняясь, и десятки, и сотни миллионов рублей золотом на раздувание революционного пожара в разных странах, — обща картина будет для нас достаточно ясной.
История русско-итальянских отношении — очень и очен грустная история, и, к глубочайшему сожалении), в этой истории имеется много таких страниц, что у каждого русского, любящего свою родину, наполняется несказанной горечью сердце. Но ни место, ни обстоятельства не позволяют мне останавливаться на подробностях этого вопроса. Им, конечно, займутся в свое время новые поколения русских людей, — когда Россия возродится «в силе и славе своей»...
Теперь же отмечу лишь самое существенное: Италия, исторически связанная с католической Польшей, к России или «Московии» относившаяся совершенно безразлично, около полутораста лет назад, со времени первого раздела Польши, стала смотреть на неудержимо, быстро выраставшую и развивавшую свои могучие силы Россию резко отрицательно. И в то время как со стороны России, в лице ее культурных классов, по отношению к Италии, этой колыбели современной европейской цивилизации культуры, проявилось детски наивное и трогательное обожание, со стороны Италии систематически проявлялось нескрываемое или чуть-чуть прикрытое корректностью недоброжелательство. Это недоброжелательство определенно сказалось еще во дни Восточной Войны 1852-1855 годов, — когда Италия в лице тогдашнего «королевства Сардинского» не уклонилась от участия в воевавшей с Россией коалиции, хотя самой-то Италии казалось бы, воевать с Россией не было ни малейшей надобности. Отмечу, кстати, факт, который и до сих пор остается всем русским совершенно неизвестным — решение вступить в войну с Россией и послать часть сардинской армии в Крым, под окровавленные стены Севастополя — это решение было принято Кавуром, главным образом, под давлением тогдашнего «Великого Магистра» итальянского масонства, богатейшего банкира из Ливорно...
В 1863 году, в эпоху польского восстания, Италия деятельно готовилась к созданию новой антирусской коалиции, и Гарибальди набирал повсюду добровольцев для поддержки Польши
В 1877-1878 году Италия опять готовилась вступить в войну против России на защиту Турции. В дни русско-японской войны в Италии каждое поражение России встречалось бурным ликованием. Гибель русского флота под Цусимой праздновалось здесь с энтузиазмом, словно собственная победа.
Некоторое, но не столь значительное улучшение отношений между двумя государствами произошло лишь после 1907 года, когда многоопытный Соннино, мудрейший из итальянских руководителей иностранной политики, стал проводить идею, что в дружбе с Россией Италия выгадает больше, чем от вражды с нею.
Пламенно сочувствуя Польше, Италия одновременно всегда сочувствовала и революционному движению в России, как движению, которое обещало помочь полному освобождению и возрождению Польши.
Если в 1917 году, когда в России вспыхнула Революция, — известия о ней не вызвали в Италии энтузиазма, — то исключительно из-за опасения выбытия России из строя воюющих держав. Говорил инстинкт самосохранения... Но итальянское общественное мнение открыто сочувствовало всем успехам и всем завоеваниям «Великой Бескровной», и это сочувствие было перенесено и на большевиков, занявшихся углублением и расширением завоеваний.
Вслед за окончанием Мировой Войны на первую очередь выдвинулся вопрос, что делать с большевиками, завладевшими властью в России. Англия и Франция склонялись к идее активной борьбы с засевшей в России разбойничьей шайкой. Италия сразу же отнеслась к этой идее отрицательно. Соннино, стоявший за интервенцию, не встретил сочувствия у своих соотечественников. Помощь, оказанная Италией «белому» движению, ограничилась тем, что на Мурманск были посланы два батальона берсальеров, но со строжайшим запрещением принимать участие в военных операциях, а тем итальянским «ирредентам», которые застряли в Сибири и охотно вступали в войска Колчака, — было предписано прекратить участие в борьбе с большевиками. Одновременно заработали тайные агенты обеих сторон — в Италии, и большевиков. Засновали секретные «уполномоченные», ведя таинственные переговоры. На всех парах заработал великолепный служебный аппарат итальянского масонства, которое выставило такой тезис:
Крушение большевиков будет означать восстановление монархического строя и возрождение пропитанной насквозь российским национализмом России, этой исторической покровительницы всех славян вообще, а балканцев в особенности. Значит, в наших интересах не губить большевиков, а поддерживать их всеми силами, средствами и способами. И эта всесторонняя поддержка, увы, была оказана. Я не затронул бы этого щекотливого пункта, если бы применение такой политики сочувствия и посильной поддержку большевиков осталось без серьезных последствий на ход дела в самой Италии. Но последствия были, и такого характера, что могли стать роковыми: большевистским агентам и их туземным союзникам, социалистам, была предоставлена неограниченная свобода по части чисто революционной агитации В руках агитаторов был очень большой козырь: возможность, восхваляя «чудесные достижения русских товарищей», то есть самым наглым образом обманывая и мороча доверчивую и невежественную массу, раздувать пламя социалистической революции и в пределах самой Италии.
В те годы я был одним из редакторов большой и пользовавшейся известным влиянием римской «Эпохи», заведовал «славянским отделом», и дирекция предоставляла мне почти полную автономию по русскому вопросу. И, вот, тогда же меня поразило следующее явление: совершенно открыто большевистские агенты, и не только тайные, но и такие, имена которых бы ли всем известны, вливали в жилы итальянской обывательской массы лошадиные дозы страшного революционного яда и при этом действовали совершенно беспрепятственно. Отпора со стороны итальянской печати в ее целом не было. Даже официозные органы клерикальной партии, не говоря уже об органах либералов и консерваторов, проявляли совершенно не понятное для меня равнодушие, словно то, что творилось у всех на глазах, никого решительно здесь не касалось. А между тем — отрава действовала, и еще как!!
Накануне окончания Мировой Войны, под влиянием репрессий, ряды социалистической партии жестоко поредели. Если не ошибаюсь, то дело дошло до того, что число зарегистрированных членов опустилось до 20.000 человек, и все партийные органы, кроме «Аванти!» — зачахли и угасли. А через год по окончанию войны в партии числилось без малого двести тысяч сочленов, и, кроме того, — она снова тащила на буксире почти трехмиллионную массу объединенных в профессиональные союзы и синдикаты рабочих разных отраслей промышленности. Малоземельные и безземельные крестьяне почти в полном составе вошли в организации, которые или называли себя социалистическими, или, не называясь так, были по существу социалистическими. Мир уголовных преступников, почуяв, где пахнет обильным пиршеством, весь шарахнулся в ряды социалистов или анархистов. Революционное движение покатилось по руслу злых и кровавых эксцессов. Совершенно разнузданная социалистическая печать изо дня в день взывала к вооруженному восстанию, ниспровержению существующего порядка, захвату власти и установлению диктатуры «сознательного» пролетариата.
Особенно грозным симптомом было то, что революционные настроения заразили всех сплошь рабочих и большинство служащих транспортного дела: сотни тысяч железнодорожников и «портовых», не считая сделавшихся не просто «красными», а ярко-пунцовыми моряков, открыто готовились пойти под знаменем вооруженного восстания.
Социалистическая печать тех дней самым серьезным образом настаивала на предании «народному суду» всех, являющихся повинными в том, что Италия приняла участие в Мировой Войне. Неустанная ядовитая пропаганда такого «привлечения к ответственности» привела к тому, что темная и буйная чернь стала набрасываться на «непосредственных виновников бойни» в лице офицеров, а потом и на всех тех участников войны, которые «осмеливались» носить заслуженные на полях сражения знаки отличия, медали и ордена «за храбрость» или за совершенные подвиги». Страсти разгорались, и кое-где чернь начинала уже набрасываться и на несчастных инвалидов — участников Мировой Войны.
То, что мы здесь тогда переживали, теперь мне кажется каким-то кошмаром, сплошь сотканным из чудовищных нелепостей. Но, увы, — это был не «страшный сон, а живая действительность...
Правда, тех ужасов, которые творились в России, начиная февраля-марта 1917 года, — здесь не было, или «почти не было» ибо, ведь, и здесь были чудовищные по обстановке «политические» убийства, как в здании муниципалитета Болоньи, как в горном местечке Сарцано, как в миланском простонародном театре «Диана», как на улицах Турина, и пр., и пр. Но тут, к счастью, «эксцессы» не шли еще непрерывной полосой, а только спорадически «прорывались».
К этим кровавым эксцессам мне еще придется вернуться, принимая во внимание абсолютную необходимость ставить их в связи с возникновением и ростом фашистского движение. Покуда же считаю необходимым остановить внимание моего читателя на имеющем большое значение в развитии революционного движения феномене забастовок революционною характера.
Архи-либеральное итальянское законодательство издавна узаконило забастовку, признав ее «совершенно легальным средством экономической борьбы». На протяжения десятилетий административная практика здесь строилась на. признании абсолютным тезиса, по которому «забастовочное движение касается только имеющих прямое к нему отношение то есть, предпринимателей и рабочих, и совершенно не касается государства, по крайней мере до тех пор, пока оное движение не сопровождается эксцессами и не грозит серьезным нарушением порядка».
Загляните в российскую революционную литературу, познакомьтесь с записками многих «подпольщиков», там вы найдете циничные признания такого рода; социалисты еще во дни Лассаля поняли, что «забастовка, как таковая, является одним из наиболее удачных способов проведения в массы революционных идей и настроений». И там вы найдете и другое драгоценное признание забастовок, действительно «экономических» забастовок, действительно оправдываемых печальным положением рабочего класса, и, наконец, таких забастовок, которые не вредили бы обществу и государству в его целом, — мир, собственно говоря, не знает. А если такие «невинные забастовки» случайно и «выскакивают», — то ими социалисты совершенно не интересуются, покуда не представится возможность использовать даже самую невинную забастовку для нанесения удара существующему государственному и общественному строю.
Таким образом, социалисты уже восемьдесят лет назад официально признали, что «забастовка является по существу революционным выступлением», и что «забастовка всегда служит орудием революции».
Но, вот такой-то простой, всем бросающийся в глаза, всенародно объявленной и революционерами воспетой истины не захотела понять и не поняла «буржуазная демократия», пораженная какой-то органической слепотой, охваченная каким-то загадочным маразмом и параличом воли.
Когда в Италии, вскоре после окончания Мировой Войны, началась полоса забастовок, сопровождавшихся и эксцессами, а к тому же всему населению отравлявших существование, революционных характер этого движения бросается в глаза. Но на робкие призывы общества о защите парламентское правительство меланхолически отвечало ссылкой на нелегальность не забастовок, ...а правительственного вмешательства. «Забастовка — частное дело»...
Если мой читатель спросит меня, почему, взявшись излагать мои «Мысли о фашизме», я столько внимания уделяю материалу общего характера на это отвечу вот как:
— Фашизм вовсе не родился в готовом виде, как по классической легенде Афина Паллада или Минерва родилась во все оружии из головы Зевса-Юпитера... Фашизм, раньше чем принять форму строго определенной идеи, раньше, чем сделаться политической и экономической доктриной, — существовал в форме, может быть микроскопически маленьких житейских идей и крошечных доктрин, лежавших в плодородных пластах простого бытия массы населения. Там крошечные зерна давали ростки: корни шли вглубь, стебельки тянулись наружу. И, вот, настал момент, когда этими крошечными «идеями» и микроскопическими «доктринами» зазеленело все житейское поле. А за Муссолини и та огромная и неотъемлемая заслуга, что он понял правильно все значение этого житейского процесса, — не пренебрег ничем, а все собрал, все сконцентрировал, железной волей и железной рукой создал из отдельных стебельков единый и могучий ствол Фашизма. Но корни этого могучего фашистского дуба, все же в почве. В том именно, о чем я говорю: в бешеной агитации социалистической печати, оскорблявшей патриотические чувства «среднего итальянца», в подлых и диких выходках против героев войны, жертвовавших отечеству самое драгоценное — свою кровь. Корни в дениграции всей нации, оскорблении овеянных славою знамен. Корни в страшной житейской разрухе, создававшейся нелепыми и гнусным забастовками «сознательных». И, наконец, корни фашизма — в кровавых эксцессах «сознательных».
Фашистская доктрина, как решительно всякая политическая и экономическая доктрина, может только казаться монолитной. На самом же деле — она является результатом синтеза, и потому телом весьма сложным. И это «тело» поддается анализу, при помощи которого всегда можно определить по, крайней мере, главные составные части, элементы, и определить и взаимоотношение.
Вот почему, заговорив о фашизме, как явлении мировом, я считаю необходимым подробно ознакомить моего далекого читателя с той почвой, на которой зародился фашизм итальянский, породивший в свою очередь, фашизмы других стран.
Теперь вернемся к бурной революционной эпохе Италии, предшествовавшей выходу на сцену фашизма.

* * *

За время участия Италии в войне, забастовок, собственно говоря, не было, потому что забастовщикам грозили суровые репрессии по нормам военного времени. В 1919 году забастовочное движение начало поднимать голову. Годы 1920 и 1921 оказались годами какого-то забастовочного психоза, охватившего огромные массы рабочих всех категорий. В 1921 году в одной из больших римских мастерских разыгрался следующий эпизод, характеризующий положение: собиравшиеся забастовать рабочие, сплошь «сознательные», выписали из Милана специалиста «организатора». Тот, явившись к своим клиентам, заявил, что, начиная забастовку, необходимо выставить какие-нибудь требования. Например, повышение заработной платы.
— Третьего дня только получили здоровую прибавку! Неудобно!
— Ну, так будем требовать строгого соблюдения санитарных правил в мастерских!
— Требовали! Владелец все сделал, чего мы желали , и даже больше!
— Потребуем вежливого обращения с рабочими!
— Требовали! Обращаются вежливо!
— Удалить придирающихся к рабочим мастеров!
— Недавно, бастуя требовали! Всех выгнали!
— Гм.. гм... Ну, так придумайте же, черт возьми, какой-нибудь предлог для новой забастовки!
— А зачем мы тебя из Милана-то выписали, как не ради этого?! Ты специалист, ты и придумывай предлог для забастовки! Для того-то мы тебя и выписали! А сами мы уже столько раз бастовали, что все возможные предлоги использовали, ничего больше придумать не в состоянии!
Особенно усердствовали по части забастовок транспортники, а среди них, понятно, «сознательные» железнодорожники и трамвайщики и нигде, именно, как именно тут чувствовалось, что для организации забастовок изобретаются предлоги, причина-то одна: стремление побольше ударить весь существующий строй, желание нанести ему ряд разрушительных, может быть, смертельных ударов. В Риме, например, в столице государства, в этом главном собирателе и распределителе творческой энергии страны, в городе, служащем центром, если так можно выразиться, «мысли тельного аппарата государственности», где малейшее нарушение ритма жизни влечет отрицательные последствия для жизни всей страны, — там организовывались и проводились забастовки по таким поводам: однажды пьяная мегера, исполнявшая роль билетерши в трамвае, разбила контрольными щипцами голову пожилого пассажира, который «осмелился» настаивать на том, что мегера не дала ему сдачи с пяти лир. Умирающего пассажира отвезли в клинику, а убийцу арестовали. Через час трамвайщики остановили движение по всем трамвайным линиям, требуя немедленного освобождения «невинной жертвы кровожадной буржуазии» и к ним присоединились и железнодорожники. В другой раз железнодорожники пытались провести всеобщую забастовку из-за того, что полиция, изловив на месте ночных громил, взломавших замки товарного вагона и выгребавших оттуда ценный груз, «осмелились» отправить воров в тюрьму. Оказалось, что громилы не просто громилы, а видные члены социалистической организации железнодорожные служащий. Как же осмеливается власть трогать таких доблестных представителей сознательного пролетариата?!
И делается попытка парализовать всю экономическую жизнь огромной страны с десятками миллионов человек населения... Был период, — почти накануне прихода фашистов к власти, когда железнодорожники, останавливая поезда, не позволяли правительству делать операции передвижения отдельных отрядов войск, особенно же отрядов карабинеров, то есть, жандармов, — ибо «войсковые части и карабинеры употребляются для борьбы с революционным пролетариатом».
Бывали случаи, когда машинисты отказывались вести готовый поезд, не желая везти осмелившихся сесть в один из вагонов офицеров или священников, — ибо это «враги пролетариата».
В памяти моей осталась одна нашумевшая в дни карикатура. Она удалила больно по нервам многих...
На страницах юмористического журнала были изображены две фигуры, стоящие на перроне железнодорожной станции: тучный, грузный обер-кондуктор с лицом заведомого плута, и маленького роста офицер в генеральском мундире, с лицом короля Виктора Эммануила Третьего. Король робко и почтительно осведомляется у обер-кондуктора, может ли он, король, воспользоваться готовящимся к отправлению поездом. Обер-кондуктор решительно отвечает:
— Король? Ну, так это надо еще обсудить на нашем собрании..
Эта карикатура, может быть, даже без ведома ее автора художника, характеризовала существовавшее тогда во всей Италии положение: если номинально еще и существовала общегосударственная власть со всеми своими органами, то фактически страной правила уже не она, а какая-то анонимная власть из ставленников «сознательных» железнодорожников и трамвайщиков...
Поистине безумные забастовки шли в сельско-хозяйственной промышленности: руководимые социалистами организации крестьян систематически разоряли не только крупных и средних помещиков, делая невозможным ведение хозяйства, но даже и своего же брата, крестьянина, повинного только в том, что он пользуется частично наемным трудом. При таких забастовках погибала жатва, погибал рабочий скот, разрушались сложные, десятилетиями налаживающиеся хозяйственные организмы, и стране в ее целом, всей нации — наносились колоссальные убытки. Страна систематически разорялась. И это ее систематическое разорение делалось руками социалистов, проводивших забастовки по определенной программе.
Отмечу, между прочим, что по этой части особое усердие проявлял отчаянный выжига, депутат Джакомо Маттеотти, наживший на забастовочном движении миллионы. Тот самым Маттеотти, которого несколькими годами позже, в 1924 году убили фашистские террористы. Тот самый Маттеотти, в честь которого недавно воздвигли пышный монумент в Брюсселя бельгийские социалисты...

* * *

В так называемое «доброе старое время» у меня был достаточно обширный круг знакомств среди итальянских социалистов, не исключая и немногих местных «теоретиков марксизма». Говоря по совести, — я всегда поражался невежеству этих «товарищей», проявлявшемся даже по отношению к самой марксистской доктрине. Людей, которые знали бы твердо марксистские теории, можно было пересчитать по пальцам. Кстати, ведь, и социалистический Талмуд «Капитал» Карла Маркса, был переведен полностью на итальянский язык лишь накануне Мировой Войны. До этого «вожди» знакомились с «откровениями Карла» лишь по тощим и безграмотных брошюркам переведенным на итальянский язык, да и то не самими итальянцами, а русскими эмигрантами...
Но, между прочим, в разговорах «по душам» все сплошь «ответственные деятели» итальянской социалистической партии, очень многие рядовые социалисты откровенно признавались, что о социалистическом строе в Италии можно только мечтать как о чем-то далеком. Во всех отношениях — это еще «музыка будущего».
«Объективных условий» нет, и один Аллах знает когда они появятся. Фабрично-заводской пролетариат довольно велик количественно, но совершенно ничтожен качественно. В его среде почти нет людей, которые могли бы претендовать на звание «культурных людей». Жизненные идеалы, даже официально считающихся социалистами рабочих — сугубо буржуазны: человек спит и видит, как бы ему приобрести капиталец и зажить припеваючи на проценты. Людей, искренне преданных идее коллективизма и действительно враждебных принципу частной собственности, — их приходится днем с огнем выискивать. «Средний социалист» — это тот же «средний итальянец», а «средний итальянец» является до глубины души, до мозга костей скопидомом, накопителем частной собственности.
Умершая в 1926 году Анна Кулешова, насадительница социализма в Италии, «воспитавшая» в социалистической вере многих местных лидеров, начиная с Филиппе Турати и уже упомянутого Маттеотти, — как-то раз с горечью жаловалась на отсутствие стойкости убеждений у подавляющего большинства итальянцев.
До 1819 лет все они — анархисты. Как только влюбится и соберется жениться, делается социалистом революционной марки. Как только у него родится ребенок, а ему самому исполнится 22-23 года, он делается «умеренным социалистом». В 25 или 26 лет — он уже смеется над «социалистическими бреднями». Ну, а если случайно ему свалится наследство, то он и раньше делается свирепым собственником и отчаянным индивидуалистом...
Следует отметить еще, что итальянская женщина, в своей массе является решительной и очень стойкой противницей социализма. Она, как общее правило, весьма религиозна, отменно бережлива, любит свой угол, готова и ногтями, и зубами защищать свою собственность. В ее душе заложен неистребимый инстинкт материнства и семейных начал. Суньтесь к ней с проповедью «свободных союзов», — сообщите ей, что рождаемых ею детей надо будет сдавать на воспитание в специальные коммунистические приюты, — и она вам глаза выцарапает, а то и горло перегрызет собственными крепкими и здоровыми зубами...
Посмотрим теперь на вопрос с точки зрения экономической.
Давным-давно афоризмом стало, что «Италия — страна мелкой собственности и мелких собственников». Эти «мелкие собственники», конечно, весьма непрочь поживиться за счет немногих более или менее крупных собственников, — но к уравнительному социализму ни малейших симпатий не питают.
Так называемые «естественные богатства» Италии не велики. По исчислениям ее экономистов, ее сельскохозяйственная промышленность, при полном напряжении продуктивности, может дать населению материал для пропитания не больше 24-25 миллионов населения. Для прокормления остальных 17 миллионов материал нужно привозить из-за границы. «Богатство Италии — это трудолюбие ее населения, воловья выносливость, изумительная бережливость».
Но раз в стране начинается революция, да еще не политическая, а социальная, сопровождающаяся неизбежно кровавою и разрушительной гражданской войной, ибо «средний собственник» будет защищать от социалистов свое добро и свою жизнь с яростью льва, ясное дело, в стране немедленно начнется чудовищно жестокий экономический кризис Уже через несколько недель после начала гражданской войны заграничный кредит прекратится, и с ним прекратится, привоз в Италию всего того сырья, без которого она не может и шагу сделать: ведь здесь нет ни каменного угля, ни нефти, ни железа, ни меди, ни лесного материала, ни шерсти, ни хлопка. Все надо покупать заграницей. Но, мало того, — надо, ведь, покупать и хлеб, ибо своего хлеба мало...
Когда я беседовал на эту тему с вожаками социалистов, до Мировой Войны, — почти все они сплошь признавались, что по целому ряду причин — всякая попытка провести в Италии социальную революцию и попытаться навязать стране социалистический строй — это чистейшее безумие: кроме чудовищной по своим последствиям катастрофы — ожидать нечего.
— Но, как же вы, синьоры, проповедуете социалистическую доктрину, которая по существу является доктриной революционной?! Ведь, вы втягиваете известную часть населения в заведомо революционное движение!
— Но должны же мы делать хоть что-нибудь?! Мы занимаемся покуда делом «психологической подготовки социализма», чтобы, когда создадутся по Марксу «объективные условия», — основная масса населения могла отнестись к делу сознательно..
Словом, на протяжении десятилетий добрые люди изо дня в день забавлялись игрой в революцию, играли с огнем и с динамитом, утешаясь соображением, что огонь не вызовет страшного пожара, а динамит ни в коем случае не взорвется. Но не то же ли делали и русские социалисты? Вслед за окончанием Мировой Войны, в Италии наметился совершенно естественный феномен потери влияния более или менее культурных социалистических лидеров на Панургово стадо рядовых социалистов, то есть, круглых и диких невежд, опоенных злым ядом революционности и рвущихся в бой, чтобы сейчас же заняться «социалистическим строительством», не заботясь о каких-то «объективных условиях». И весьма важную, а, может быть, и просто решающую роль в создании революционных настроений массы сыграла именно полная цинического лицемерия и злого коварства тактика «лидеров», которые продолжая старую игру с огнем, долго разжигали бестиальные инстинкты низов, прославлением успехов и достижений большевиков в России. Неимоверно раздувшаяся социалистическая партия втянула в свои ряды огромное количество так называемых «безответственных элементов», а попросту — меднолобых юнцов хулиганского типа. В партию вписались десятки и десятки тысяч людей с уголовным прошлым, заведомых профессиональных преступников, ждавших только сигнала, чтобы ринуться на «цитадель буржуазии» с целью приняться за немедленное «распределение ценностей». Ленинский девиз «грабь награбленное!» оказывал свое действие: вся чернь, вся социальная слизь, все отвратительные подонки общества шли под социалистические знамена или прицеплялись хвостом к «революционному авангарду». Если и раньше «лидерам» далеко не всегда удавалось удерживать в повиновении низы социалистической партии, если и раньше в этих низах легко находились охотники на всяческие эксцессы, — то теперь буйные настроения овладели большинством, и «лидерам» приходилось думать уже не о том, чтобы возбужденная их же, «лидеров» демагогической агитацией орава злых дикарей не растерзала в первую голову собственных «учителей и руководителей», оказавшихся в решительный момент слишком трусливыми...
Когда именно достигло апогея разрушительное революционное движение в Италии после Мировой Войны, и сейчас идут споры. По-моему, по личным наблюдениям и впечатлениям, — было несколько «апогеев» в 1920 и 1921 году. Революционная волна вскипала, вздымалась, потом оседала.
О губительной для всей страны эпидемии забастовок, этой форменной мании самоуничтожения, я уже говорил. Теперь скажу несколько слов о так называемых «неизбежных эксцессах», из бесчисленного множества которых сплеталось тогдашнее революционное движение.
Гнуснейшие из гнусных лицемеров, это именно «идейные социалисты», сознательно и планомерно обманывая обреченное ими на гибель буржуазное общество, сознательно мороча его, приклеили такую этикетку к ужасным кровавым подвигам адептов социалистической доктрины.
Смешно, право, говорить о «неизбежности», то есть, о чем-то, совершенно независящем от моей воли, если я годами проповедую религию ненависти, если я годами натаскиваю и без того кровожадных субъектов «на злобность», если я учу их, что «кровь есть лучший цемент для скрепления камней, из которых строится величественное здание мирового социализма», если я годами поучаю, что только силой можно добиться победы и укрепить за собой ее завоевания, — то есть, настойчиво зову на самые жестокие насилия, и заранее оправдываю и самые ужасные зверства, лишь бы только они служили на пользу социалистической партии!
Когда буйно разгоралось послевоенное революционное движение в Италии, я еще работал в редакции римской «Эпохи», и там был в контакте с маленькой группой молодых журналистов, увлекшихся социализмом и его крайней формой, большевизмом. И, вот, не стесняясь в спорах, со мной, эти «революционные деятели» неоднократно давали мне драгоценный материал для понимания положения и сути творящегося.
— Буржуазно-демократический строй осужден на гибель! — твердили они. — Это ясно, как день!
— Но почему же?!
— А потому что выработанное демократами законодательство совершенно не рассчитано на возможность гражданской войны, совершенно не предусмотрело даже самой возможности этой гражданской войны, и потому не позаботилось о предоставлении власти прав и средств для борьбы с партиями, ведущими гражданскую войну.
Когда идеологи и теоретики демократизма выбалтывали философские и юридические основы демократического строя, — во главу угла государственного строительства был положен совершенно произвольный, конечно, тезис, по которому «борьба классов является совершенно законной и даже необходимой для нормального развития государственных институций, ибо эти институций должны удовлетворять требованиям большинства населения, а требования и идеалы большинства могут быть выясняемы только в процессе борьбы».
Само собой разумеется, речь тут шла о «борьбе» мирного характера, о так называемой «борьбе идей», которые, по той же демократической доктрине, «имеют совершенно одинаковые права на существование и развитие». Ведь, пресловутые «идеологи» исходили из того, опять-таки , совершенно произвольного и ни на чем решительно не основанного, а психологически совершенно неверного и доказывающего лишь чудовищную слепоту сухих доктринеров, тезиса, по которому там, где всему населению предоставлены все демократические свободы, и где, значит, каждая политическая партия может рассчитывать, что, рано или поздно, но ей, все же, удастся путем проповеди своих идей убедить или перетянуть на свою сторону абсолютное большинство населения, — там никому не придет в голову прибегать к насилию, действовать революционным путем и применять революционные способы борьбы.
Буржуазная демократия, создавая свои институций, совершенно упустила из виду, что в политических движениях фактор «количество» играет далеко не такую роль, как фактор «активность» или «напористость». Она не предусмотрела того обстоятельства, что основная масса населения любой страны является по своей натуре глубоко пассивной, и что нигде решительно и никогда масса не управляет собой, а везде, всюду, всегда, при всех условиях, она управляется активным, решительным, напористым меньшинством. Самой Природой масса бесцветная, бесформенная, безвольная, рыхлая и инертная, осуждена кому-нибудь подчиняться, за кем-нибудь идти.
Она же, масса, органически неспособна активно защищаться и отстаивать свои права, а потому везде, всюду и всегда напористое меньшинство навязывает массе свою волю и захватывает право говорить от имени покорной массы.
В своей врожденной, органической слепоте, под гипнозом собственных же доктрин, буржуазная демократия создала такой порядок, при котором власть, будто бы являющаяся эманацией большинства, не должна активно бороться с революционными течениями, покуда те не преходят уже к открытым революционным действиям. Но революционные партии не настолько наивны, чтобы рисковать резко и грубо нарушать формальную законность, покуда им еще не удалось подточить основ существующего строя и приобрести известное влияние на пассивную массу населения. А когда обстоятельства позволяют революционным партиям выступить на путь открытой агрессивности, наступает более или менее длительный период односторонней гражданской войны, ибо революционеры нападают непосредственно на аппарат власти, то есть, на нечто по существу беспартийное. Это «нечто беспартийное» во всех решительно государствах демократического парламентского строя забронировано только от врага внешнего, нападающего на всю страну, ведущего войну со всей нацией. Но когда враг действует внутри нации, внутри государственного организма, — власть оказывается совершенно не защищенной от нападения по той простой причине, что если она поднимет перчатку вызова и вступит в борьбу с революционерами, она автоматически делается властью партийной.
А раз власть делается партийной, — то одним этим она уже делается властью беззаконной, ибо единственное оправдание ее существования — это «осуществление воли большинства, выраженного легальным путем, посредством всенародных выборов». А о каком же «выражении воли большинства путем выборов» может быть речь в эпоху, когда пробившиеся наружу революционные течения везде и всюду жестоко нарушают привычный, нормальный ритм жизни и создают такие условия, в которых масса фактически лишена возможности высказываться, ибо голос массы заглушается звериным ревом черни и истерическими воплями более или менее импровизированных вожаков крайних политических партий?!
Все государственные институции буржуазно-демократического режима построены на принципе обеспеченности, возможности принимать решения только после всестороннего обсуждения вопроса парламентским путем, после дискуссий, споров, голосований, кризисов и прочей демократической канители. В мирное время — куда ни шло. Но в революционную эпоху все это ни к черту не годится, ибо в процессе борьбы сплошь и рядом необходимы молниеносные решения, как во время войны на полях сражений.
В странах буржуазных демократий и парламентского строя господствует над всем правило о полном подчинении исполнительной власти по отношению к власти законодательной, то есть, тому же Парламенту. В мирное время — куда ни шло. Но, ведь, в эпоху революционную сам-то этот «контрольный аппарат», то есть, парламент, подвергается жесточайшему расстройству под влиянием разрушительной внутренней работы революционных партий и групп, его «коллективная воля» почти целиком парализуется склокой партий и он фактически перестает функционировать. А отсюда и паралич аппарата власти исполнительной. Сия последняя в том только случае может иметь шансы на успех в борьбе с революцией, если будет пользоваться известной автономией действий.
Но автономность власти автоматически ведет ее к постоянным нарушениям формальной законности, к тому, что и сама-то эта власть делается тоже революционной, только с другой стороны.
Это — заколдованный круг, из которого буржуазной демократии не выскочить, если только она не решится отречься от основных своих принципов.
В одной из предшествующих глав я уже упоминал о том, что и в Италии наблюдался такой же самый феномен, какой наблюдался раньше в России, охваченной революционным духом: так называемые «умеренные социалисты», долгими годами игравшие с огнем и динамитом и забавлявшиеся зверским инстинктом буйной и невежественной черни, стали неудержимо быстро терять прежнее влияние над своими агентами, и на место старых «вождей» стали приходить уже не «вожди», а просто «вожаки» из народных низов, из форменных подонков общества, люди, которые уже не говорили, что «необходимо вооружаться, необходимо строить баррикады!», а вопили истошным голосом:
— На баррикады! Бей! Режь! Жги! Грабь!
Мне понадобилось бы исписать много страниц, если бы я вздумал маломальски подробно повествовать творившихся здесь шедшею под социалистическим флагом чернью и острожной сволочью эксцессах, — но это завело бы меня слишком далеко. Однако, кое о чем вспомнить является необходимым, ибо без этого не поймешь основ фашистского движения в Италии.
Мне вспоминается следующий мелкий, но очень уж характерный эпизод.
В каком-то провинциальном городке, где раньше жизнь шла тихо и мирно, — вдруг разгорелось руководимое социалистами «пролетарское движение». Почти моментально образовались банды из молодых рабочих — форменных хулиганов. Начались забастовки, сопровождавшиеся насилиями над «буржуями». Вошли в моду буйные демонстрации. И вот, как-то в «Аванти!» появляется захлебывающая от восторга корреспонденция из этого города:
— «Вчера сознательный пролетариат произвел внушительную демонстрацию своей могучей силы и железной воли. Когда ликующие толпы пролетариев проходили стройными, дисциплинированными рядами по главной улице, один буржуй позволил себе гнусную провокационную выходку, оскорбив священное знамя революции. Преступление не осталось, конечно, безнаказанным: священный гнев охватил мирных демонстрантов, и оскорбитель нашего знамени поплатился жизнью!»
Правительственное расследование дало следующую картину:
В то время, когда орда демонстрантов, почти сплошь мальчишек и профессиональных преступников, валила, неистово крича, по главной улице, 63- летний отставной канцелярский чиновник Икс, сидевший в своей столовой и пивший кофе после обеда, заинтересовавшись шумом, высунулся в окошко, чтобы посмотреть на толпу. У него в руках была недопитая чашка кофе. Вид этой чашки почему-то привел нескольких юнцов в ярость, и из толпы посыпались револьверные выстрелы в несчастного, который и был убит.
В Болонье, муниципальными учреждениями которой завладели на выборах социалисты, — члены социалистической партии организовали форменную ловушку для выбранных консильерами представителей буржуазных партий и групп. Заранее созванные и вооруженные «дружинники» буквально расстреляли «буржуйских консильеров» в торжественном зале муниципалитета, днем, на официальном заседании. Проникшие в муниципалитет агенты власти обнаружили там целый склад ручного оружия и гранат. В расстреле «буржуев» принимали участие социалисты с богатым уголовным прошлым.

ТОВАРИЩ СТАЛИН, ВЫ БОЛЬШОЙ УЧЕНЫЙ...

понедельник, 1 февраля 2010 г.

МЫСЛИ О ФАШИЗМЕ

Комментариев нет:

Отправить комментарий

Метки

понедельник, 1 февраля 2010 г.

МЫСЛИ О ФАШИЗМЕ

Комментариев нет:

Отправить комментарий

понедельник, 1 февраля 2010 г.